Георгий Эсаул - Моральный патруль. ОбличениеЪ

Невозможно работать без эстета; он из камня воду выжмет, превратит молоко сначала в виски, а затем – в деньги на штраф за безнравственность – так молодильные яблочки в зубах кашалота превращаются в золотые.

— Ты без денег? И я без денег! Зря работали! – варвар поправил блестящий локон; змеи мышц на руке вдохновили бы любую бедную вдовицу на пожертвование в фонд морального патруля. — Раздвигаю кусты: он голый и она голая – толстые, как кабаны.

Увидели меня, вскочили, листья с ягодиц отлепляют.

Я им предъявляю за аморальное поведение, а они мне нагло – «Мы – натуристы! Черпаем силу из матушки Природы!

ООН и Всемирная Ассамблея Галактик одобряет!»

Смеются надо мной, а я стою с дубиной и не знаю, как с них деньги выбить за нарушение морали.

Да! Без эстета мы денег на хлебушек не насобираем!

— Я писарю взятку дала…

— Чем дала? ЭТОЙ? – кивок в сторону соединения ног напарницы; нет иронии в словах варвара, нет шутки, только – пустой, как мешок в амбаре, вопрос.

— ЭТА дорого стоит, а я дала десять кредитов, чтобы подсобил писарь Жуан.

Под носом прыщ свекольный.

— Имя дурацкое – Жуан; родители его именем прокляли.

— У писарей иных имен не бывает, словно все рождены от одной слонихи, – патрульная почесала вокруг ЭТОЙ. – Обещал, что поспособствует – как только новый эстет появится, то нас рекомендует, как в ресторане «Факсимиле».

В прошлый раз пригласил меня, якобы банкир, в «Факсимиле», а денег не хватило даже на божоле; губы дрожат у поклонника, врёт, что на карте миллиард, но кредитку заблокировали, будто не кредитка, а – пулеметный расчет.

— Писарь обманет!

— Обманет! Но я не могу просто так, без денег, без перспектив на богача; сапоги скоро надо менять, бронелифчик, наноюбку – по миру пойдем, как калики перехожие.

Румянец у меня, бедра горят, а штрафы — птицы белые, упорхнули.

— Без денег я протеиновую массу для качалки не закажу.

Беда без денег, брюхо обвиснет, как у старой аморальной шлюхи. – Варвар включил автопилот и заснул – экономил мышечную энергию – так кладбищенский сторож экономит ямы на кладбище.

Граф Яков фон Мишель красиво поэтически закидывал голову, закрывал глаза в умилении от нахлынувшего вдохновения, не заметил, как спустился к реке, и уже готовился к рождению гениальной рифмы – так графиня мать-героиня готовит оперу, как почувствовал, что наткнулся на скалу, а между скалой и камзолом – два поэтических холма, натуральные, будто добрые лучики в очах матушки.

Когда сознание вынырнуло из волн поэзии, граф Яков фон Мишель обнаружил перед собой высокую, вроде бы — девушку, гармонично сложенную – вот только грудные железы великоваты и нарушают законы всемирного тяготения — полагалось бы им висеть, вызывающе объемным, но они целеустремленно смотрели в грудь графа Якова фон Мишеля.

Обнаженная, очевидно, что только что после купания, потому что с капельками по всей белой коже, длинноволосая, длинноногая красавица - золотое сечение - смотрела на графа Якова фон Мишеля без журьбы – так пастушка взирает на овечку Мэри.

Алые губки сердечком, будто обиженные радугой, сложились в мелодию:

— Мужчина, вы – богатый?

Граф Яков фон Мишель в смущении опустил взор, пристально посмотрел в низ живота девушки, затем поймал себя на неприличном внимании к неблагородной особе (а к благородной внимание еще более неприличное, словно на голову опрокинули ведро краски аквамарин), нагнулся, сорвал травинку, прикусил, затем опустился на траву и смотрел на водную гладь, снова искал рифму, а обнаженную красавицу выбросил из мыслей, потому что – нефункциональная и не содержит в себе зерно морали.

Девушка пожала плечами, без стыда пару раз прошла перед графом Яковом фон Мишелем, затем снова вошла в воду, сорвала пучок осоки, натирала грудь, ягодицы, живот, выгоняла последние молекулы жира – так енот-полоскун стирает панталоны своего хозяина художника.

Через пять минут девушка вышла, снова зависла над графом Яковом фон Мишелем, и в её позе граф Яков фон Мишель почувствовал угрозу, словно ребенок под дубом в грозу.

— Что вы подразумеваете под словом – «богатый», миледи?

Мне кажется, что я лучше рифмы плету, чем вас понимаю; не камни же мы носим с погоста на погост.

— Богатство – золото!

Только не обманывайте меня, мужчина, словно я – голография, а не самая красивая девушка в вашей жизни.

Много лжи прошло мимо меня, и даже в меня вошло; правая рука Судьбы свидетельница.

Мужчины хвастают, не понимают, что женщины видят ложь даже сквозь золотые часы – подделку, и новомодные туфли – подделку; не лазерное у нас зрение, но душой видим, когда золото фальшивое.

— Я духовно богат, а иное мне без пользы, девушка!

Отойдите, вы загораживаете мне прекрасный вид на уток, подобных ожившим брёвнам.

Я разделяю ваши планы на золото, но для меня золото – предмет искусства, но никак не – разменная монета в любви; не откусит обезьяна от зеленого банана.

Вы – неблагородная, и не поймёте, что важное в жизни – письма после пятилетней разлуки; случайное касание благородной леди, мимолетный взгляд из-под вуальки, и не повторится взгляд, и касание останется в воспоминаниях, но они дороже решений судейских, дороже золота и платины, пусть даже платиной украшена свадебная фотография графа Андрея Васильевича Разумовского.

Представьте на миг фантастическое: я бы обвенчался с вами; у меня нашлось бы золото в избытке для удовлетворения вашего тщеславия; а дальше что? Мрак? Бездна без птиц и хорового пения художников?

Вы на злате чахните, а я вас в оперу зову, но вы не идете, потому что золото для вас дороже; материальные ценности, столь важные для неблагородных: Космо и океанические яхты, Карнавалы безнравственные, пляски на столах.

И как я вам объясню, что удачная рифма дороже всех золотых запасов Вселенной, а на кривой золотой козе не въедешь в Храм Мельпомены.

— Никак не объясните, потому что я не приму ваших объяснений, оттого, что они мне непонятны, словно я дочитала книгу, а только в конце поняла, что она написана на неизвестном мне языке. – Девушка склонилась над одеждой, лениво перебирала вещички, любовалась, наслаждалась (а граф Яков фон Мишель поверх её спины, минуя взглядом оттопыренные сложные ягодицы, любовался закатом – лучи Светила затейливо отражались от синевы перьев селезней). – Если вы нищий, мужчина, то уходите; я не позволю, чтобы меня рассматривал бедняк; вы экономите на стриптиз-баре, безденежно наслаждаетесь моей изумительной красотой и скрываете свои злокозненные намерения под маской эстетизма.

— Полноте, полноте, сударыня!

Я наслышан о великом самомнении неблагородных девушек, для которых мораль – холостой заряд в пушке! – граф Яков фон Мишель добродушно засмеялся, откинулся на мягкую траву, но пребольно ударился о скрытый камень и скривился, словно потерял смычок скрипки Страдивари. – Одно только признание вам, самонадеянная натура с наколкой «бабочка» под правой ягодицей.