Антон Кильдяшев - Дворяне и ведьмы (СИ)

Руслан вытер слёзы и себе, и тихонечко отцу, вызвался заткнуть сестрице рот. Поднимись к ней в комнату старший брат, а не мягкий младший сестрица бы не отделалась и парой синяков. Но Настас не хотел бить её в этот день. Только не сегодня. И вообще, Руслан умел неплохо её убеждать - после разговоров между ними слёз не видели ни у кого из них.

Только когда Керил закончил последний куплет "о здравии", когда отец наконец-то мирно спал, Настас сумел уйти. В голове он всё время прокручивал несколько вещей, раз за разом вновь и вновь - как останется без наследства, как уйдёт в изгои благодаря и что до конца своих дней придётся сожалеть о том, кем родился. Пока Спас судорожно хватался за его руку, эти мысли приходили сами собой, думались в голове и возвращались вновь каждый раз, как только Настас ловил на себе мутный взгляд умирающего. "А знаешь ли ты," - так и подмывало его сказать, - "что с нами, твоими детьми, будет?"

Но Настас был слишком хорошо воспитан, чтобы это произнести. Такое в духе сестрицы, а ему не идёт. Порой он мечтал быть сумасшедшим и говорить только то, что думает. "Одним лишь тем можно не носить масок, чья маска была разбита вдребезги и её осколки впиваются в лицо. Не недооценивай человеческого милосердия, братец - не будь у меня шрамов, я бы давно стала храмовой шлюхой за свои слова. Лишь когда я натерпелась от жизни, мне стало дозволено говорить странные вещи. Ведь я сумасшедшая - что с меня взять?" А затем она видела паука, пеленающего муху, хваталась за живот и бежала в уборную.

Воистину, только безумцам можно.

Настас гулял по крепости, и ноги никак не желали останавливаться. В порыве ностальгии он прошёлся везде, где проходило его детство. Гиблолёс считался ничейной землёй, где Красичи всех родов встречались в мире. Гостей всегда было не счесть, а дядья и тёти часто оставляли своих отпрысков в крепости на несколько месяцев. Для них всегда были готовы комнаты - часто Бише, Настасу и Руслану приходилось делить одну маленькую каморку, лишь бы было где разместить всех родственников.

А у той статуи с отломанной рукой он расквасил нос Сопле, сыну брата царя. Сам напросился - говорил про изгоев и смеялся Настасу в лицо. Высокородный думал, что лучше него, что его происхождение не от боковых ветвей что-то значит, что младшие и руки не поднимут на старших и их можно задирать так, как это делал его отец. Настас показал ему, насколько же он был не прав. Сестрица любила напоминать об этом больше всего - зазнайка пожаловался Спасу, а Спас отправил Настаса вместе с Бишей и Русланом в каморку и запер там на пару дней, считая ниже своего достоинства разбираться в детских ссорах. Сопля тогда их выпустил - попросил их отца дать пленникам свободу.

Настас прекрасно помнил и то, что произошло дальше. По своей воле он попросил прощения у Сопли и твёрдо решил называть его с тех пор только по имени - Тефан, а Сопля, увидев, что на свободе все трое вновь побежал жаловаться - чтобы закрыли только Настаса. Бишеслава клялась, что их выпустили из-за неё. Мол, Сопле очень она приглянулась. Прежде чем Настаса закрыли ещё раз, он вновь нанёс визит дорогому гостю и его носу под той же самой статуей.

Видимо, Сопля всё же был прав, и Настасу было суждено стать изгоем. Отец при смерти, а никто впереди него по очереди умирать быстрее него не собирается. Да и как одна смерть изменит неизбежное? Как минимум десяток человек должен был расстаться с жизнью, чтобы Спас унаследовал Сотое Владение, меньшее, чем даже Гиблолёс, придаток Чернополя.

Воспоминаний было множество и плохих, и хороших. Последнее из них, безусловно, было одним из лучших. И во всех из них отец был сволочью - страшной, лютой сволочью, которой чужие дети были дороже своих.

Чернь думала точно так же. По умирающему не скорбел никто из них, кроме разве что молоденькой и излишне чувствительной служанки. Бишеслава исправила это недоразумение - "поговорила" с ними всеми по очереди с глазу на глаз. Крепость тут же погрязла в ту атмосферу уныния и тоски, что царила и поныне. А у светленькой и миленькой служанки после этого никогда не останавливались слёзы.

Интересно, почему?

Ноги сами собой принесли его к покоям сестрицы. Изнутри доносились голоса - Руслан и Биша что-то тихо обсуждали за закрытой дверью. Без сомнений, об отце. О ком же ещё в данный час, если не о нём? Голос Бишеславы дрожал будто бы от страха.

Когда Настас пришёл, оба замолчали. Всегда они так - у неё и у него были разговоры, не предназначавшиеся для ушей брата. Но он никогда не обижался. В конце концов разве обязаны они докладывать ему обо всём, что делают? Отец думал так, и Настас его ненавидел. Так же и они бы ненавидели своего брата, суйся он в каждое их дело.

- Видел Ирку, братец? - Первой отреагировала Бишеслава. - Ту молоденькую, что отец привёл перед болезнью?

Настас кивнул, припоминая, что служанку звали Иркой.

- Так вот. Отца она любит. - Ухмыльнулась сестрица. - Слышала на кухне слух от Белки-кухарки, что он жениться Ирке обещал. Мачеха она наша несостоявшаяся, значит. Понимаете, братцы? Едва-едва наша дружная семья не пополнилась ещё как минимум одним членом.

Спас никогда не был женат и вряд ли хотел стать на старости лет. У каждого из троих разные матери. Каждый был внебрачным ребёнком, которого отец по какой-то причине решил назвать своим. Матерей они не знали - те пропадали неизвестно куда сразу после родов и никогда не возвращались.

Чем больше думал об этом Настас, тем больше его это бесило. Никогда Спас не надеялся, что станет полноценным Красичем, что сможет править и что-то унаследует. Зачем же тогда он признал их троих, кроме как ради смеха? Это же так весело - знать, что твои дети станут изгоями. Это в его духе. Даже из могилы он собирался достать своих сыновей и дочь и цапнуть за больное место.

- Отец любит нас. - Улыбнувшись, произнесла Бишеслава. - Так сильно, что теперь мы знаем, кем были наши матери.

Трое сильно отличались друг от друга. Биша была чернявой с глазами цвета моря. Чернь поговаривала, что мать её была издалека, либо с озёр, либо из приморского города. Но они лгали, чтобы тогда ещё маленькой девочке не было грустно. Белка-кухарка однажды проговорилась Настасу, что мать Бишеславы пришла со Змеи и туда же ушла.

Сам Настас, как говорили ему в детстве, был чистокровным Красичем. Внешне он и впрямь походил на изображения Краса в храмах - светлые, почти жёлтые волосы, веснушчатые нос и щёки и карие глаза, весь словно облюбованный солнцем. "Достойно наследника", - говорил отец, - "Кровь Краса без всяких примесей". Но парень нашёл однажды доказательства, что произошёл от лешей. Гиблолёс просто кишел этими дикарями, должно быть, одна из них попалась в отцовы сети.