Карина Демина - Королевские камни

— Точно. И у нас с Райдо нет. И значит, они где-то в доме… дом ведь обыскивали. Не так, как мы с Джоном, но все равно хорошо. Но не нашли… без нее не нашли. И решили ее забрать. Райдо сразу понял, что тут все гнилое… и что надо осторожно… он бы к особистам обратился, только нельзя. Ийлэ отобрали бы. А она ему самому нужна была. Не подумай, он ее не обижал. Он ее любит, хотя она и альва.

Альва.

А Нира — человек. И выходит, что если можно любить альву, то и человека тоже…

— И пришлось самому… потихоньку. Понимаешь, пока он слабый и больной и вроде как помирает, то трогать побоятся. Твой отец… он был уверен, что Райдо вот-вот умрет. И зачем убивать того, кто болен? Дайна приглядывала… они мешали друг другу. Твой отец, шериф… Альфред. Шериф думал, что он самый умный, что раз знает чужие тайны, то его будут слушать и бояться. Альфред боялся. Только такие, как он, из-за страха на многое способны… и Альфреду бояться надоело. Он присматривался. Ждал. Он бы поддержал шерифа, если бы у того был шанс… но шанса не было. И Альфред решил помочь Райдо… не просто так.

— Амнистия?

Кислое слово, какое-то… неприятное. Как весь разговор. И надо, чтобы он закончился, если Нира попросит, то Нат замолчит и никогда больше не вспомнит о том, что… но она не попросит.

Она ведь хотела знать все, не так ли? Она просто не понимала, насколько болезненным может быть знание.

— Амнистия… не только ему, но и… с ним люди… он не стал бы вытаскивать совсем отморозков. Райдо говорит, что вряд ли многим нравилось делать то, что они делали. Но никому не хочется умирать… а сегодня многие умрут.

— Те, кто…

— Думают, будто дом открыт.

Нат замолчал. И Нира сидела тихо-тихо… больше говорить было не о чем. Где-то далеко запричитала кукушка, и Нира загадала, что сколько раз та отзовется, столько лет они с Натом проживут. В мире и согласии. В мире… Если ему, конечно, не будет противно жить с такой, как Нира… после всего, что он рассказал, ему должно быть противно… и ему бы уйти, подыскать благовидный предлог и уйти… а он сидит.

— Скоро все закончится. — Нат нашел в темноте ее ладонь. — И мы вернемся. Если ты захочешь…

— А ты… ты хочешь?

— Возвращаться?

— Жить со мной. Дальше. — Нира попыталась высвободить ладонь. — После всего, что… ты говоришь, что мой отец убивал тех женщин, а Мирра… мама… остальные люди… они… и я тоже человек…

С каждым словом она повышала голос, пока не поняла, что кричит. Было так… больно? И обидно. Горько, точно ее, Ниру, обманули, уже давно, пожалуй, когда она только-только появилась на свет и решила, что свет этот чудесен. Не чудесен.

— Как ты можешь сидеть вот так, со мной?

— Почему нет? — Нат руку отпустил, но лишь затем, чтобы обнять. — Ты ведь ничего плохого не сделала. И вообще я тебя люблю. Я даже книжку о любви прочитал, чтобы наверняка знать. Две. Правда, там какая-то муть, но это же книги, а тут по-настоящему.

— Любишь?

— Люблю, — подтвердил Нат. — И буду любить. Райдо говорит, что мы вообще сильно привязываемся.

— Нат…

— Да?

— Если ты еще раз на него сошлешься, я тебя ударю.

— За что?

— Просто так. — Нира всхлипнула, но горечь исчезла. И мир… он ведь не нарочно так. Мир, если разобраться, совершенно ни при чем.

Он живет себе. Весну встречает. И ветреница вот расцвела белоснежным ковром, и пахнет то ли ветреницей, то ли ветром, заплутавшим в соснах. Живицей. Лесом. И дышать-то хочется полной грудью.

Плакать тоже.

Смеяться.

Выругаться от души, все одно никто не слышит, кроме Ната, а он поймет. Он ведь понимает Ниру лучше, чем кто бы то ни было. И простит. И будет дальше…

…кукушка заливалась, отсчитывая годы.

И Нира, взяв мужа за руку, попросила:

— Давай еще немного посидим… если ты и вправду не замерз.

Он покачал головой и перебрался на другую сторону бревна. И хорошо. Так сидеть удобней.

Ждать пришлось долго.

И дом, пытаясь скрасить ожидание, рассказывал Ийлэ…

…о людях, которые пришли, чтобы умереть. Они не ждали смерти, а потому удивились. И дому было удивительно их удивление. А Ийлэ понимала — смерти никто не ждет.

Ей не было жаль людей. Ни тех, что пришли. Ни тех, что остались в лесу, надеясь скрыться. Но лес не стал им помогать, и псы вышли на след… Ийлэ слышала их голоса, которые пробудили было память, но тут же ее убаюкали. Это чужая охота. Пускай себе.

Она ждала и перебирала жемчужные бусины… ожерелье длинное, на двести сорок семь жемчужин, которые идеально подходят друг к другу. Их собирали пятнадцать лет. Отец рассказывал. По форме. Цвету. Блеску.

Нани жемчужины не понравились. Вот брошь-бабочка с мозаичными крыльями — дело иное. Крылья закреплены на крохотных пружинках и потому вздрагивают от малейшего прикосновения. Нани это смешит. И она смеется громко, заливисто. Хлопает в ладоши. И сгребает драгоценные браслеты, чтобы сунуть их в рот. Сапфиры и рубины, крупные, темно-красные, изумруды с искрой… и широкий пояс, который надевают к парадному платью…

Сокровища.

Они лежали на полу комнаты сияющим ковром, и Ийлэ зачерпывала их горстями. Холодный металл. Острые камни. И из-за них все… из-за камней… Металла.

— Сидишь? — спросил Райдо.

Ийлэ слышала, как он подходил и как возился с замком, дверью… слышала, но не смогла отвлечься. Блеск драгоценностей завораживал.

— Сижу.

— Нашла?

— Да.

Она повернулась к нему. Изменится? Увидит все это… уже видит… и не понимает, сколько это стоит. Сама Ийлэ тоже не понимает, не представляет и близко.

— Хорошо. — Райдо присел на корточки и подобрал диадему с синим бриллиантом. — Красиво… она такая… зимняя, да?

— Да.

В его руках диадема и вправду выглядела неестественно хрупкой. Зимняя. Верное слово. Отец назвал эту парюру Зимней сонатой.

— Есть еще браслеты и ожерелье… и серьги…

— Ийлэ, — Райдо протянул диадему, — шериф мертв. И доктор, насколько я понял…

— Я его…

— Не ты. Разрыв-цветок.

— Все равно я. — По щекам покатились слезы, крупные, круглые, как растреклятые жемчужины, которые ластились к Ийлэ. — Это я его… я…

— Тише, девочка моя. Ты, если так хочешь. Но иначе он убил бы тебя… мне бы тебя отругать за то, что вышла… я же говорил, чтобы сидела здесь, верно?

— Г-говорил.

— А ты не усидела, бестолковая моя…

— Он… ребенок…

— Ребенок — это хорошо, пускай будет. — Райдо как-то оказался рядом, и сидел, и обнимал, гладил плечи, успокаивая. — Очень испугалась?

— Нет. — Плакать рядом с ним не получалось.

И ладно. Что-то она не в меру слезлива стала.

— Я… я знала, что кто-нибудь придет… они не оставят меня… и дверь заперта… но ведь не отступят, пока не получат… ему хотелось все это… я дала… там, в коридоре… еще лежат… много… не знаю, что именно… я и не думала, что их столько.