Лесса Каури - Золушки из трактира на площади

— А ваши последние работы, — поинтересовалась она, — «Осенняя фея» и «Пресветлая с Аркаешем» — я могу на них посмотреть?

— «Фею» — да, — кивнул Висту, — но дад «Пресветлой» я еще даботаю!

— Он даже мне ее не показывает! — похвасталась Туча Клози. — И дверь в мастерскую запирает, а ключик носит на шее!

Вистун покраснел до цвета собственного насморочного носа.

— Не позодь беня педед гостьей, Кдози! — смущенно сказал он. — Де богу я дикому показывать дезакодчедные работы! Так было и так будет! — и внушительно, и сердито глянул на матрону Мипидо.

А та кивнула, как послушная девочка:

— Как скажешь, солнце!

Глава Гильдии гончаров повел рукой:

— Смотдите, Мадушка. Де все из дих пдодаются, до я вас о дом предупдежу.

Заложив руки за спину, Бруни медленно двинулась по коридору. Ей поневоле вспомнилась галерея во дворце, та, с огромными окнами, куда они неосторожно выскочили с Ваниллой после посещения мастера Артазеля. Там тоже висели портреты в шикарных позолоченных рамах, громоздкие, полные богатых, но темных тонов. И ни на один из них она не променяла бы полотна, которые сейчас разглядывала!

Висту рисовал природу, умудряясь уместить на грубовато проработанных древесных стволах тончайшие ходы жучков-древоточцев, а на листьях — прожилки, светящиеся жизнью. Висту рисовал небо и море опрокинутыми друг в друга чашами, полными пены и облаков, солнечного сияния и загадочного мерцания лунной пыли, парусов и чаек, одинаково стремительных и белоснежных. Он не пытался приукрасить изображаемых людей, и оттого их лица были и грубы, и некрасивы, и глупы — ежели таковыми являлись хозяева, но, благодаря этим портретам, все они получили новую жизнь и пропуск в Вечность.

Матушка смотрела и не могла насмотреться! Такое искусство — не ярморочно-яркое, слащавое, но искреннее и временами даже непривлекательное, ей было близко и понятно. И — она знала точно! — будет близко и понятно людям. Томазо Пелеван не подозревал, как был прав, когда обмолвился о выставке картин Висту.

— Мастер, — Бруни повернулась к нему, — у меня к вам встречное предложение! По плану, нарисованному Томазо, в мансарде здания будет большое и светлое помещение. Ваши картины чудесны, но здесь их не видит никто, кроме вас. Давайте откроем их для людей! Я предоставлю мансарду для выставки ваших полотен почти бесплатно!

Клозильда хмыкнула и одобрительно кивнула. Ей нравилось и предложение Матушки, и то, каким образом оно было сделано. Матрона Мипидо тоже была дамой с деловой хваткой.

— Бочти? — мягко улыбнувшись, уточнил гончар.

— Когда интерьер нового трактира будет готов, вы сами подберете под него картины для оформления, — пояснила Бруни. — Иногда мы будем менять их, чтобы оживить залы. А остальные ваши полотна пусть живут в мансарде, не в темноте, но на свету, и радуют людей, как радуют меня — влюбившуюся в них с первого взгляда!

— Зачеб ваб это? — Висту внимательно смотрел на нее.

Она пожала плечами.

— В жизни немного радости, мастер, и еще меньше правды. А ваши картины полны ими, как осенние соты медом. Вы покажете мне «Фею»?

Висту, кажется, для себя уже все решил. Но повернулся к Туче Клози и спросил:

— Как тебе пдедложедие Мадушки?

Клозильда бросилась ему на шею, едва не повалив на пол, расцеловала в веки и губы, отодвинула от себя и сказала, с любовью глядя в глаза:

— Ты — истинно велик, мой Вистунчик! Пусть Вишенрог узнает об этом!

Бруни едва не расплакалась, глядя на них — побитых жизнью и одиночеством людей, неожиданно обретших друг друга на ее дне рождения.

— Догда у бедя всдедчдое пдедложедие! — широко улыбнулся мастер и чихнул. — Есди «Фея» ваб пдидедся по вкусу — я ее ваб подадю!

Бруни испуганно посмотрела на Клози. Когда Висту устраивал художественные сеансы в трактире, Матушка в отчаянии кружила по городу, пытаясь узнать, как снять проклятие с Кая. И она понятия не имела, что изобразил художник. Ей представилась голая и оттого розовая, как поросеночек, Клози, возлежащая на огромном блюде, обложенная овощами и фруктами, с яблоком в зубах… Или — упаси Индари! — с морковкой!

— Если… если Клози не против! — согласилась она, мучительно раздумывая, куда повесить картину так, чтобы не обидеть художника и не скомпрометировать главу Гильдии прачек.

— Идебте! — решительно сказал Висту и повел Матушку и Клози за собой по коридору в почти пустую комнату, где на полу лежал светлый ковер, а на выстроенных под самый потолок полках красовались горшки, амфоры и вазоны разных размеров, форм и расцветок.

В центре комнаты стоял мольберт с натянутым на раму холстом. Обрамлением картине служили желтые и красные листья, вобравшие в себя свет болезненного осеннего солнца. Между ними, будто глаза любопытствующих оленей, проглядывали крупные виноградины, а пламенеющие ягоды калины казались драгоценными камнями, вплетенными в венок.

Только приглядевшись, Матушка поняла, что листья и ягоды не настоящие, а нарисованные. Окруженное ими голубое пространство отличалось таким редким оттенком, какой небо обретает лишь в последние солнечные дни осени, расцветающие подобно последней любви в жизни увядающей женщины. В нем парила кругленькая, уютная красноволосая фея с венцом ранней изморози на челе, стыдливо укутанная в дымку туманов. Ее высокая прическа с легкомысленно выпущенными локонами была украшена дольками разноцветных яблок, в ушах красовались серьги из черного винограда, а на руках — браслеты из гроздей калины и рябины. Внизу располагался натюрморт: мощная тыква, удачно оттеняемая шелковой зеленью роскошного кабачка. Разноцветная спираль осеннего изобилия разворачивалась за ее спиной зеленью сельдерея и оранжем моркови, сдержанной желтизной репы, хулиганскими полосками арбуза, виноградом — зеленым, желтым, красным, иссиня-черным… Фея летела над землей, даруя ей последние теплые дни, богатые урожаи и улыбки, — и она была прекрасна!

Рядом с Бруни раздался странный звук: иногда длинными зимними вечерами так вздыхали коровы в хлеву, то ли засыпая, то ли тоскуя, то ли желая испить воды. Матушка покосилась на Клози, рукавом смахивающую слезы.

— Всегда, когда вижу ее, плачу, — пояснила та, шумно сморкаясь в платок, любезно предложенный Висту, — как я хороша, ну как же я хороша!

Матушка молча погладила подругу по плечу и снова повернулась к картине. Фея, несмотря на приличные габариты, казалась невесомой, лукавой и озорной. С такой Бруни с удовольствием прогулялась бы по лавкам, шумно обсуждая встреченных парней и хохоча над их смущением. Такой доверила бы тайны, даже те, которых стеснялась. И та вытерла бы ее слезы и сказала что-нибудь уморительно смешное, отчего любая беда показалась бы пустяком.