Татьяна Богатырева - Гильдия темных ткачей (СИ)

— Завтракайте и выметайтесь в город. Вы должны вести жизнь обыкновенных горожан. Гуляйте, веселитесь — но чтоб через полчаса вас тут не было. И не появляйтесь до заката.

— Да, Наставник, — отозвались все шестеро: руки сложены лодочкой перед грудью, поклон, взгляд в пол.

Когда Волчок поднял взгляд, на заднем крыльце уже никого не было.

— Ну, раз Наставник велел гулять, — многозначительно протянул Ласка и подмигнул Волчку. — Пошли к Лотти, боец, заслужил.

— Молодец, Волчок, — снисходительно кивнул Угорь. — Сегодня я угощаю. Пышечками.

Волчок еле подавил дрожь: в глазах что Угря, что Ласки читалось злое веселье. Решились. Шис их забери, они все же решились.

— Эй, Свисток, — позвал Ласка.

Сын Мастера обернулся с крыльца.

— Пошли с нами. Пропустим по кружечке!

— Не сегодня. — Свисток отвернулся и исчез в доме.

— А, не достойны, — насмешливо пробурчал Ласка. — Нам же больше достанется!

Про самых младших, собиравших по саду ножи, звездочки, деревянные мечи и прочие следы тренировки, Угорь с Лаской забыли. Как всегда. Впрочем, Игла и Простак предпочитали развлекаться поодиночке.

— К шису завтрак, — неправдоподобно радостно заявил Угорь. — Последние дни праздника, а мы время теряем. Бегом, Волчок, пышечки заждались!

Волчок кивнул и помчался переодеваться. По дороге заглянул на кухню: Фаина уже расставляла тарелки, а Орис, раздетый до пояса, вытирался полотенцем и рассказывал что-то о гитарах и менестрелях.

— На меня, Ласку и Угря не надо. Поедим в городе.

Фаина оделила его равнодушной улыбкой и кивнула.

«Тьфу, чтоб вас, — думал Волчок, поднимаясь на второй этаж, обливаясь из кувшина и натягивая праздничную рубаху с синим кантом. — Ненавижу. Всю вашу Гильдию ненавижу. Нашли себе мелкую карту на размен, забери вас Хисс!»

Позавчерашние слова Угря все крутились в голове: подстеречь одного, убить…

— …подстеречь одного, убить, — рассуждал Угорь, сидя на камне посреди сухого русла Свирели, там, где она впадает в Вали Эр.

Для разговора он выбрал открытое со всех сторон место: весенняя вода спала, обнажив дно. Никому не нужная пустошь, разве что по утрам детвора пускает кораблики в ручейках, оставшихся от разлива.

— Но Ёж запретил трогать… — возразил Ласка.

— Лягушонка, — перебил Угорь. — Про Свистка речи не было. Или тебе непременно надо играть честно?

Ласка пожал плечами. Волчок промолчал, сделав вид, что его это не касается. Какая честная игра, если Мастер нарушил Закон, а их приготовил на убой? Угорь глянул на Волчка и Ласку, и, убедившись, что никто не возражает, продолжил:

— Надо выбрать время, когда Свисток один. Место — без свидетелей, и чтоб близко спрятать тело. Подойдет Фельта Сейе. Даже Мастер там ничего и никогда не найдет.

— Днем на опушке полно народу, — сказал Ласка.

— Рядом с Баньши никого не бывает. Боятся. — Угорь презрительно фыркнул. — Чернь.

— Не обязательно Свисток пойдет той дорогой.

— Другая длиннее. И другое место нам не подходит. Труп найдут даже в реке.

— Значит, будем надеяться на удачу.

— Удача — чушь, — отрезал Угорь. — Удача приходит к тому, кто готов действовать.

Ласка кивнул, Волчок тоже.

— А тебе, Волчок, самое ответственное. Пойдешь вперед, до развилки, и если покажется Лягушонок, дашь сигнал. Мы не можем рисковать: если хоть один уйдет… сами знаете. Лучше подождем другого случая.

— Какой сигнал?

— Выпь. Наш сигнал, что дело будет сделано — тот же. Выпь, один раз.

«Выпь, один раз», — повторял про себя Волчок, стараясь не думать о том, что будет, если что-то пойдет не так.

«А оно пойдет не так! — настойчиво лезло сомнение. — В самый неподходящий момент! Как тогда, на рынке».

Волчок тряс головой, отгоняя страх и тошноту, но страх не отгонялся. Видение алтаря Хисса заслоняло свет, деревья казались колоннами храма, прошлогодние листья пахли кровью.

«Даже если пойдет так, на что ты-то надеешься? — продолжал здравый смысл. — Даже если алтарь минует, останется Лягушонок. Зря Угорь не принимает его в расчет. Но ты-то знаешь, чего он стоит».

Волчок остановился. Поднял взгляд: высоко-высоко, сквозь редкие прорехи в кронах, мелькали голубые, с белым кружевом, юбки Светлой Сестры. Помолиться? Жаль, не поможет. Услышит лишь Хисс — все они принадлежат Темному, с тех пор как стали учениками Мастера Ткача. А Хисс никогда и никого не отпускает. И даже если Лягушонок не убьет до Испытаний, Угрю и Ласке понадобится жертва для бога — кто, как не Волчок?

«Почему, Светлая, ты оставила меня?»

Светлая молчала, только ветер шелестел кронами.

Ветер шелестел в кронах: беги, Лягушонок, беги!

Он бежал. Несся в зеленом полумраке леса, с одной мыслью: успеть! Что успеть, он не думал. Хилл вообще не понимал, что с ним творится — но с самого утра не находил себе места. Даже Черная Шера не смогла его отвлечь. Клайвер, промучившись полчаса с нерадивым учеником, велел ему пойти и завалить, наконец, ту девицу, из-за которой пальцы попадают мимо струн.

«Если будешь отвлекаться из-за каждой юбки, музыканта из тебя не выйдет. Вот твоя единственная возлюбленная, — кивнул Клайвер на гитару. — Нет на свете её прекрасней, её верней и её ревнивей. Девиц много, а музыка одна!»

Хилл кивал, но мыслями все равно был далеко и от Клайвера, и от девиц. Какие к троллям девицы, если мерещится смех Хисса? Хилл раз за разом гнал невнятные страхи, заставлял себя сидеть спокойно, прижимал непослушные острые струны, раня пальцы — Шера не собиралась так просто мириться с невниманием.

Высидел до полудня. Пять раз заливал подушечки пальцев заживляющим бальзамом, сжимал губы, пока бальзам делал свое дело, и снова брался за гитару. Клайвер время от времени заглядывал на жалобные стоны Шеры, качал головой и уходил. А в полдень…

В полдень Хилл понял, что нельзя медлить ни секунды. И все доводы рассудка, что Мастер мог продлить тренировку, дать Орису поручение, да просто брат мог повстречать по дороге сговорчивую милашку — всё заслонил смех Хисса и уверенность: с братом беда.

Бежать, скорее! Может, еще успеет…

Гитара обиженно зазвенела, брошенная на кровать. Скатываясь по лестнице, Хилл крикнул Сатифе:

— Не ждите к обеду.

Вылетел из лавки, не попрощавшись с Клайвером, и помчался к лесу.

Он бежал, вглядываясь в прохожих — вдруг брат уже здесь? Но среди чужих и знакомых лиц не попадалось единственного, родного. Меж бардов, поэтов, мимов и зевак на опушке Королевского парка мелькнули широкие плечи, коротко стриженные черные волосы…

— Орис? — позвал Хилл через головы горожан.

Но прежде, чем стриженый обернулся, Хилл уже понял: не тот.