Светлана Гольшанская - Завистливая душа

Последняя Охота выдалась на диво тяжелой. Микаш скрючился на приземистой серой кашлатке, от дробного хода которой нещадно трясло. Бросало то в жар, то в холод. Внутри сосала пустота. Из правой ноздри сочилась кровь — никак не хотела униматься, паскуда. Ощутимо саднило левое бедро. Голову вело, тьма беспамятства то накатывала, то отступала, когда Микаш кренился с седла так, что почти падал. Выдергивал себя из дурманного сна и садился прямо. На ранение и истощенный резерв жаловаться было бесполезно. Сказали бы, не ной, иди сдохни под забором, как бродячий пес, коим он без сомнения и являешься. Да, бродячим псам нужно заботиться о себе самим — никто руку не подаст. Нет, конечно, старый милорд Тедеску проследит, чтобы он не сдох раньше срока, иначе кто ему будет приносить доход за защиту знатных молокососов? Десятка зубатых палесков в Доломитовых горах оказалось недостаточно, чтобы Микаша завалить. Оставалось только молить костлявую, чтобы она поскорее послала ему что-то такое, что бы прервало это жалкое существование раз и навсегда.

Впереди показался большой степной замок, обнесенный глубоким рвом и толстыми стенами. Медленно с натужным скрипом канатов опускался въездной мост. Лошади нетерпеливо взрывали копытами землю, также нетерпеливо переговаривались всадники, обсуждая богатую добычу и похваляясь славными подвигами. Палески неплохи, да, не самые сильные демоны, но их очищенные от плоти челюсти будут смотреться в трофейном зале милорда очень внушительно. Особенно учитывая, что добывать их Микашу пришлось одному. Остальные только мешали. Жаль, нельзя было оставить их в лагере и идти самому. Приходилось растрачивать драгоценные силы на то, чтобы сохранить их всех невредимыми.

Вот наконец и въехали в широкий внутренний двор. Спешились. Один Микаш остался сидеть в седле, как приклеенный. Любое движение отдавалось дикой болью в суставах. Темные пятна слепили глаза.

— Эй, чего расселся, увалень! — прикрикнул на него сварливый наследник милорда Тедеску, Йорден. — Расседлай лошадей и задай им сена. Никто за тебя твою работу не сделает.

— Да, господин, простите, господин, — забормотал он уже привычное, стараясь не привлекать лишнего внимания, сполз на землю и потащил лошадей в стойло.

Конюшие, такие же простые люди, как он сам, забрали животных, быстро догадавшись, что дело плохо.

Микаш дополз до пустого денника, застеленного чистой соломой и тяжело опустился на нее, опершись спиной о стену. Веки сомкнулись, навалилась милосердная тьма.

Проснулся он уже у себя в каморке во флигеле для прислуги.

— Эй, — позвал камергер милорда, когда Микаш еще и глаза продрать не успел. — Ешь побыстрее, да одевайся в самое приличное — милорд Тедеску уже ждет.

Вот и утекли последние мгновения покоя. Пресную кашу он запихивал в себя руками, облизывая перемазанные пальцы. Невкусно и не хочется, но надо. Еда — жизнь. Любой, кто когда-нибудь испытывал голод, хорошо знал. Умыться, одеться и бежать, чтобы его светлости не пришлось ждать ни мгновения лишнего. А все тело словно тяжестью налитое, болит и ломит, отдается лихорадочной пульсацией в голове, мешая думать.

Нужно завязывать.

— Я хочу уйти, — начал Микаш с порога, не позволяя старому грузному милорду с абсолютно лысой за исключением пышных усов головой вставить и слова.

— Уйти? — заявление явно выбило его из колеи.

— Меня обещали посвятить в орден за хорошую службу. Но я хожу в оруженосцах уже который год, а вы все время кормите меня пустыми обещаниями. Мне уже не двенадцать лет. Я прекрасно понимаю, что к рыцарству меня никогда не допустят. Так дайте тихо уйти. Я уже и так достаточно сделал.

— Ах ты, неблагодарный щенок! — мясистая ладонь со свистом врезалась в щеку Микаша, аж из глаз искры посыпались. Голова загудела еще сильнее, потекла кровь из разбитой губы. Но он стоял, ни одним движением не выдавая слабость. — Сколько раз я тебя с того берега вытаскивал? Сколько раз латал и выхаживал, когда твои кишки наружу вываливались? Забыл, кто научил тебя сражаться и читать, а, паскудная дворняга?

— Вы делали это только для того, чтобы я и дальше прикрывал высокородных спиной и добывал для вас трофеи. И я делал это исправно. Моими стараниями, моим потом и кровью вы заполнили весь этот зал.

Микаш обвел рукой выставленные повсюду чучела, рога, зубы и когти, шкуры на стенах и полу, огромные круглые панцири.

— Я заплатил за вашу милость с лихвой.

— Бешеных псов убивают, как только они пытаются откусить хозяйскую руку, которая их кормит.

— Вы, кажется, перепутали собаку с волком. Убивайте, коли хочется. Терять мне нечего.

Микаш отвернулся. Молчание затягивалось, становилось густым и будто искрило от напряжения.

— Хорошо, — первым сдался старый шакал. Молодой, стремительно матереющий волк явно стал ему не по зубам. — Последнее повеление исполни и иди отсюда на все четыре стороны.

Микаш обернулся и сложил руки на груди. Милорд смотрел презренно, но без былого гнева.

— Мой сын едет знакомиться с невестой в Белоземье, — милорд взял со стола медальон, открыл его и бросил Микашу. Внутри был портрет очень красивой и отчего-то грустной девушки. Микаш засмотрелся на искусную работу неизвестного художника. Глаза — просто чудо, как живые в душу заглядывают. — Сопроводишь его туда. Война. На дорогах неспокойно. К тому же, белоземцы славятся крутым нравом. Гордые они. Любую вольность за оскорбление принимают. Приглядишь заодно, чтобы мой пострел глупостей не наделал и не ославил меня на весь орден. Ты же знаешь, он порой делает и только потом думает.

Микаш бы сказал иначе, но промолчал. Слишком ему запал в душу чудесный портрет. Провел пальцем по ободку. Принцесса. Эх, почему все трофеи, слава и даже лучшие девушки всегда достаются другим?

В дороге хорошо, в дороге силы быстрее возвращаются, когда нет времени думать о боли и слабости. Ветер помогает, простор, бескрайнее небо над головой. Как не пытайся, видно, волка приручить, все равно на волю смотреть будет. Вот и сейчас на волю хотелось нестерпимо. Хотя и непонятно, что делать придется. Всю же жизнь за него решали: матушка, милорд Тедеску. Волшебное слово «надо» вдолбили в голову основательно — не скоро выветрится. Да и что он умеет? Демонов по долам и весям гонять да высокородных грудью прикрывать, а коли меч заберут, так совсем худо будет. Он уже как часть тела стал, рука или нога. Калека без него. А может и вправду отдать и стать нормальным? Как все? Не сможет разве к селу победнее прибиться, вспомнить былое ремесло?

Да не был ты никогда как все, дурень, тебя ведь даже в родном селе чурались. Не простолюдин и не высокородный, а так… что-то среднее без судьбы и смысла.