Барбара Хэмбли - Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель

Она прислонилась к косяку в проеме между двумя комнатами, забыв о головной боли, мучившей ее вот уже с трех часов, и о том, что она с самого завтрака фактически ничего не ела. Взгляд ее был слепо устремлен на конторку, заваленную журналами, выписками и книгами: «Источники психических возможностей» Питеркина, «Химия мозга и седьмое чувство» Фрейборга, «Патологические изменения» Мэйзона. Сверху лежала записка Джеймса, где он извинялся за необходимость ехать вместе с Исидро в Париж. Здесь же было и его парижское письмо, сообщавшее, что добрались они благополучно и собираются нанести визит вампирам.

Корсет показался ей вдруг ужасающе тесным. Она прекрасно понимала, что, опасаясь дневного вампира, Джеймс не мог зайти к ней попрощаться. Сердиться на него было бесполезно, как, впрочем, и на нынешнее положение вещей; в конце концов, ситуация могла стать куда отчаяннее. Одному богу известно, почему он не может ей сейчас написать. Если она начнет визжать и пинать стены, то это не принесет пользы ни ему, ни ей, ни уборщице миссис Шелдон.

«Но я же знаю ответ, — подумала она, и стальная пружина понимания, страха и опасности свилась в ее груди еще туже. — Я знаю, как мы можем найти их. Джейми, возвращайся и скажи, что моя догадка правильна! Джейми, возвращайся, пожалуйста…»

Механически она повесила пальто и шляпу и принялась вынимать заколки из волос, тут же развившихся с сухим шелковым шорохом. Остановилась перед охапкой газет со статьями о повышенной чувствительности к свету, о чуме, о вампирах (две из них были написаны Джеймсом), о телепатии. Она просиживала все дни в библиотеках над медицинскими и фольклорными журналами, а ночами изучала собственные выписки.

Лидия подняла из бумаг по-особому сплетенный в одном из магазинов, специализирующихся на подобных вещах, сухой и мягкий локон нечеловеческих волос Лотты.

«Я должна проверить все это вместе с Джеймсом, — подумала она, понимая, что ей просто не к кому с этим обратиться. — Но ответ — здесь. Я знаю, что это так».

В конце концов, она обещала Джеймсу разобраться.

Сколько еще ждать? Она должна поговорить с ним, должна рассказать…

Лидия подошла к окну и задернула штору, но вскоре от этого стало еще хуже. Первые две ночи, мечась на постели в беспокойном полусне, она слышала низкий бормочущий голос, зовущий ее по имени где-то совсем рядом. Но что-то в этом голосе ужасало ее, и она прятала голову под подушку, готовая позвать на помощь Джеймса, точно при этом зная, что не осмелится произнести ни звука…

И просыпалась, пытаясь выбраться из постели.

Она прикупила керосина, и теперь лампа горела в ее спальне всю ночь. Лидия стыдилась своих детских страхов, но ничего с собой поделать не могла.

Он должен возвратиться.

Она присела за конторку и развернула одну из статей, хотя знала, что ничего нового это ей не принесет — лишь подтвердит уже возникшую догадку. Но единственное, что оставалось ей сейчас, пока Джеймс не вернулся из Парижа, — это работа.

Со вздохом она углубилась в чтение, старательно отгоняя вопрос: а что ей останется делать, если он не вернется?

Эшер очнулся, чувствуя, что умирает от жажды. Кто-то дал ему напиться (почему-то апельсинового сока), и он снова провалился в сон.

Так уже случалось три или четыре раза. Но у него просто не было сил открыть глаза. Он чувствовал запах воды, гнили и подземной сырости. Тишина была полной. Потом он засыпал.

Когда же ему наконец удалось разомкнуть веки, свет единственной свечи, горящей в вычурном золоченом подсвечнике у противоположной стены, показался невыносимо ярким. Чтобы повернуть голову, Эшеру пришлось собрать все силы. Он лежал на узкой кровати в маленьком подвале, где громоздились полдюжины ящиков с винными бутылками, покрытыми слоем пыли. Открытый арочный проем вел в довольно обширное помещение, но был забран запертой на замок решеткой. По ту сторону прутьев стояли Гриппен, Элиза, Хлоя и Гиацинта.

— Я думала, ты можешь касаться серебра… — по-ребячьи обиженно протянула Хлоя.

— Если человек может завязать кочергу узлом, то это еще не значит, что он сделает то же самое с раскаленной кочергой, — огрызнулся Гриппен. — Не прикидывайся глупее, чем ты есть.

«Решетка, должно быть, серебряная…» — подумал Эшер, смутно догадываясь, что спор, как проникнуть в подвал, завершился тем, с чего начался. Машинально он отметил, что произношение Гриппена куда более архаично, нежели произношение Исидро, и слегка напоминает акцент американцев, живущих в предгорьях Аппалачей. Он чувствовал, что горло его и кисти рук забинтованы, а щеки покрыты жесткой щетиной.

— Может, он сам подойдет и откроет? — Прищурив темные глаза, Гиацинта задумчиво разглядывала Эшера. Что-то изменилось в ее голосе, и она проворковала нежно: — Ты ведь откроешь мне, милый?

Секунду такое решение казалось Эшеру вполне логичным, он только хотел бы знать, куда мог Исидро спрятать ключ. Потом спохватился и покачал головой.

Темные глаза вспыхнули, и все окружающее Эшера словно померкло.

— Ну, пожалуйста… Я не трону тебя и другим не позволю. Я войду — и ты сразу закроешь дверь.

И он опять несколько секунд верил в это — верил, несмотря на случившееся в темной аллее, несмотря на глубокую убежденность в том, что это ложь. Возможно, Исидро имел в виду нечто подобное, когда называл Лотту «хорошим вампиром».

— Ба! — сказал Гриппен. — Я не сомневаюсь, что он бы уже встал, если бы мог.

Гиацинта засмеялась…

— Забавляетесь, детвора?

Гриппен резко обернулся чуть ли не раньше, чем прозвучали эти слова. Женщины сделали это с небольшим запозданием. Казалось, что лица их дрогнули, но это качнулось и затрепетало пламя свечи, тронутое легким сквозняком. Секундой позже из темноты шагнул Исидро — изящный, слегка утомленный, и Эшер обратил внимание, что вампир на этот раз не торопится подойди к остальным вплотную.

— Вынужден предположить, что ты подкрадываешься по сточным трубам, как твои родственники — испанские крысы, — прорычал Гриппен.

— Коль скоро французское правительство проложило эти трубы, грешно было бы не воспользоваться ими. Ты знал когда-либо Туллоча Шотландца? Или Иоганна Магнуса?

— Шотландец давно мертв, и, я смотрю, этот проклятый писака научил тебя задавать иезуитские вопросы! Мертвые не имеют дел с живыми, испанец. Их заботы перестали быть нашими с того момента, как мы прекратили дышать и проснулись со вкусом крови во рту и голодом в сердце!

— Однако живые могут то, чего не могут мертвые.

— Это верно! Умирать и быть добычей! И если твой драгоценный доктор еще раз сунется в Лондон, то это первое, что он сможет!

— Или ты собираешься держать его здесь вечно? — насмешливо спросила Элиза. — Ты его нежно любишь, Симон? Никогда бы в тебе этого не заподозрила.