Алана Инош - Слепые души

— Так, в чём дело? — озабоченно спрашивает она, заглядывая мне в глаза. — Ты что, заболела? Что с тобой?

— Да нет, не в том смысле, — морщусь я. — Не физически… На душе скверно. Просто когда мне плохо, я залезаю в свою раковину… Что я хотела? Ах да, чай. Сейчас заварю. Вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Я ставлю чайник. Некстати вдруг вспоминается, что точно так же я заваривала чай, когда приходила Ника, и пожалуйста — глаза опять на мокром месте.

— Так, сядь, — говорит Диана Несторовна властно.

В сущности, я человек строптивый и не люблю, когда мной командуют, но властность в её голосе не раздражает, потому что в её глазах — искренняя озабоченность. В отличие от прохожих на улице, ей не всё равно. Я сажусь, и Диана Несторовна накрывает мою руку своей тёплой ладонью с крепкими, ровными пальцами хорошей формы.

— Рассказывай, что случилось.

Хоть Ника и сказала, что не обязательно рассказывать всё, но именно Диане Несторовне я чувствую потребность выложить всё как есть, потому что уверена: она поймёт. И я рассказываю, ничего не утаивая, а она слушает — серьёзно и не перебивая.

— Тот человек хоть и не умер, но получил тяжёлую черепно-мозговую травму… Он сейчас лежит в коме, исход пока неизвестен. На Нику завели дело, она под арестом. Её обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений, а адвокат будет доказывать самооборону. Опять же — она была пьяная, когда ударила этого парня, и это вроде бы отягчающее обстоятельство, но она пришла с повинной, и это — смягчающее. Напилась она, после того как… — Я проглатываю шершавый ком в горле и всё-таки договариваю почти шёпотом: — После нашего разговора.

Рассказав всё до конца, я больше не могу сдерживаться — роняю голову на руки и плачу. Выслушав, Диана Несторовна говорит задумчиво:

— Да, жалко девчонку.

— Это я виновата, — рыдаю я. — Не надо было её отпускать… Надо было удержать!

— Так, голубка, давай сейчас без истерик, ладно? — говорит Диана Несторовна нарочито грубовато. — Слезами горю не поможешь. Она как вообще — пьющая?

— Нет… — всхлипываю я.

— Ну вот, — кивает Диана Несторовна. — Откуда тебе было знать, что она пойдёт и напьётся? Как ты могла это предвидеть и удержать её от этого?

— Всё равно я чувствую себя виноватой, — прошептала я, зажимая ладонями глаза. — И ответственной…

— С какой стати ты отвечаешь за глупости другого человека, лапуля? — возражает Диана Несторовна. — Этак можно до абсурда дойти. Похоже, ты любишь изводиться. Не годится так, моя голубка, совсем не годится. Какая твоя вина в том, что она пошла шататься ночью по улицам, да ещё и в пьяном виде? Вот и нашла приключения.

— Я ей сказала, что люблю Алю…

— Ну и что? Вешаться теперь? Ведь как известно, сердцу-то не прикажешь. Ну, не могла ты ответить на её чувства — что тут поделаешь? В общем, дурочки вы обе, вот что я тебе скажу.

— Что теперь делать, Диана Несторовна? — спрашиваю я беспомощно.

— «Что делать»! — усмехается она. — Ничего, моя милая, ты не можешь сделать. Остаётся только надеяться, что тот отморозок не отдаст концы, и что этой глупышке не впаяют по полной. Если он останется жив, года два дадут — и то слава Богу. А если адвокат не лопух, то и условным может отделаться. И не изводи себя, никакой твоей вины во всём этом нет. — Диана Несторовна погладила меня по руке. — Ну всё, вытри глазки и наливай чай.

За окном валит снег, крупный и густой. Замело и крыльцо, и весь двор, голые деревья ёжатся вдали: «Что, неужели и правда не виновата?» «Похоже, что так», — отвечает им снег.

— Настенька, — окликает меня голос Дианы Несторовны.

Я оборачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. Она смотрит ласково, выражение суровости пропало, и от этого всё её лицо озаряется внутренним светом, становясь почти красивым.

— Знаешь, а головные боли меня больше не беспокоят, — говорит она. — Раньше часто голова болела, а теперь вообще не болит.

— Я рада, — отвечаю я. — Вы прямо преобразились. Вы по-прежнему считаете, что это сделала я?

— Считаю, — улыбается она. — Врач не смог толком это объяснить. Знаешь, отчего были эти боли? У меня была опухоль размером с грецкий орех. А недавно мне сделали томографию, и опухоли не обнаружили. Её просто нет.

— Ну, наверно, рассосалась, — пожимаю я плечами.

Диана Несторовна встаёт и подходит ко мне. Положив руки мне на плечи и глядя на меня серьёзно и ласково, она говорит:

— Нет, сама рассосаться она не могла — такие просто так не рассасываются. У меня есть серьёзные основания считать, что это сделала ты, другого объяснения этому я не вижу. Не знаю, сколько бы я ещё прожила с этой опухолью… Наверно, недолго. Нет, умереть я не боюсь, я просто тревожусь за Альку: её нельзя оставлять одну. А теперь… Теперь совсем другое дело. Я поняла, как жизнь прекрасна, я живу и радуюсь. Ты вернула мне всё, понимаешь? Всё! Я как будто родилась заново. У меня столько сил, сколько ещё никогда в жизни не было. Само такое чудо произойти не могло. У Альки начали расти волосы, когда врачи уже вынесли ей приговор всю жизнь ходить в парике, — разве это не чудо?

Я вздыхаю, улыбаюсь.

— Вы вбили себе в голову, что это сделала я, и мне вас, похоже, не переубедить.

Она говорит:

— Вот улыбаешься ты — и хотя за окном снегопад, а кажется, будто весна.

От её взгляда у меня внутри что-то сжимается, да так, что я еле могу дышать.

— Вы приехали только для того, чтобы сказать мне это? — бормочу я.

— Да, — отвечает она.

Нет, за этим ничего не следует. Мы стоим у окна, Диана Несторовна курит, а я чищу мандарин. Предлагаю ей, но она отказывается. Говорит зачем-то:

— Извини, что нагрянула вот так, без приглашения.

— Ну что вы, я очень рада вас видеть, — отвечаю я.

Она смотрит так, что я опять смущаюсь.

— Ты это серьёзно, лапушка? — интересуется она. — Или так, из вежливости?

— Совершенно серьёзно, — киваю я.

От смущения у меня на лице расплывается улыбка, к щекам приливает жар; наверно, у меня дурацкий вид, потому что Диана Несторовна смеётся. В её взгляде проступает нежность. Встряхнув головой, она тушит сигарету в пепельнице.

— Помнишь такое выражение: «Мы в ответе за тех, кого приручили»? Так вот… Если приручила Альку, так не мучь её. Она дня без тебя прожить не может, а тут целых четыре дня от тебя ни ответа ни привета. Если приехать не можешь, хотя бы позвони.

До Нового года — три дня.

Решив сделать Альбине сюрприз, я беру такси и еду к ней. Я везу ей скромный новогодний подарок — комплект нижнего белья, приобретённый мной в бутике с «кусающимися» ценами. Да, по её меркам этот подарок весьма скромен, и в магазине он был не самый дорогой; обычно я избегаю подобных магазинов, но я решила, что дарить Альбине что-то дешёвое просто нельзя. Там были гораздо более дорогие комплекты, но их я позволить себе, конечно, не могу. Я утешаю себя поговоркой о том, что дорог не подарок, а внимание.