Катя Зазовка - Ворожея

Кожевенники углубились в еще темный лес и принялись копать, благо на лопаты никто не позарился. Тут же и отмщение для охранителей само собой созрело. Близнецы переглянулись и продолжили готовить могилу для Кукобы, откуда ее уже ничто поднять не сумеет. Молодая осинка пришлась кстати — срубленная и заточенная, она готова была пригвоздить ведьмарку к земле навеки. Осталось только зайти в хижину и вытащить оттуда мертвячку. Но вот тут как раз на близнецов и напал страх. Да такой, что уже в пятый раз они приближались к охранительному кругу, а преступить его все не решались.

— Хватит! Мы сейчас с тобой ничем от наших стражей не отличаемся — что зайцы от одного лишь лисьего запаха трясемся.

— Верно молвишь! И чего уже страшиться? Вон, солнце лучами кроны приглаживает.

Братья разом выдохнули и переступили черту. Напряглись, точно ожидая, выйдет Кукоба иль все ж останется лежать в хате. Но ветхая дверь не скрипнула, да и прогнившие местами половицы хранили молчание. От сердец отлегло — и близнецы, осмелев, направились вглубь ведьмарской вотчины. Оба вздрогнули, как только дверь за ними захлопнулась, точно запечатав их в хате с мертвячкой. Один из братьев запалил лучину. Неяркий свет дрожал, будто не желая освещать избу, нынче принадлежавшую скорее Навью, нежели Яви, но все ж не гас. Близнецы точно онемели, не смея вслух произнести ни слова. Перекликаясь взглядами да жестами, они приблизились к Кукобе. Ведьмарка лежала на боку, лицом к братьям с плотно сжатыми кулаками, полными маковых зернышек. Кожевенники скривились. Хвала богам, хоть бельма под веками скрыла.

Опасаясь прикасаться к ней, братья ухватили за лохмотья и двинулись к выходу. Каждое мгновение казалось, что очи вот-вот распахнутся — и уж тогда не сдержать страха, рванут кожевенники прочь из хижины, только поминай как звали. Больше всего они желали отвести взгляды от бледного лика, но страх и любопытство точно невидимой цепью приковали к Кукобе.

Один из братьев толкнул дверь ногой. Но трухлявые деревяшки будто приклеились к порогу. Кожевенники переглянулись. Еще один пинок не помог. И снова впусте. Очи расширились от ужаса. Братья пинали и пинали дверь. Наконец та подалась. Медленно, тяжело она стала отъезжать в сторону. Один из близнецов подтолкнул ее задом, но та точно свинцом налилась, не желая выпускать свою хозяйку наружу. Будто ведала, зачем пожаловали незваные гости.

Наконец братья выбрались из ведьмарского логова. Свежий воздух пришел на смену запрелой вони, въевшейся в избяное нутро. Солнце поднялось выше, точно изо всех сил старалось подбодрить мужиков на бравое дело. Сердца выровняли ход — кожевенники понесли Кукобу к новому пристанищу плоти. Вот бы еще и дух утихомирить. Но это уже не их забота. Вызволят село от ночных прогулок ведьмарки — и то ладно.

Кожевенникам не верилось, что все кончено, даже когда они уложили мертвячку в яму вниз головой. Даже когда осиновый кол пронзил черное сердце. Даже когда могила была отмечена как полагается.

Лишь когда клюквинка согнала остатки дурной ночи, братья выдохнули и поняли, что страшное позади.

Теперича осталось расквитаться с обидчиками. И тут уж они расстараются!

Староста вернулся разом с Цветом. Вдвоем они без особого труда затащили Алеся в хату. Милава юркнула следом в избу и тут же принялась хлопотать над раненым. Череда и молодец не смели ей мешать и ютились в уголке. То ли из-за волнения, то ли просто страшились ее странных шепотков, неведомых порошков да зеленоватого пламени. Скоро раны были чисты от болотной скверны, а Алесь спал глубоким сном без всхлипов и стонов. Но рассиживаться было некогда. Покуда солнце не поднялось, следовало вернуться к волколаку да увериться, что он никому дурного не учинил. Милава мигом уложила свое нехитрое добро в сумку и направилась к двери.

— Т-ты к-куда? — слова точно не желали отцепляться от языка старосты.

— Обратно, — пояснила ворожея. Еще на подступах к селу они уговорились никому не сказывать про то, что кузнец волколаком оборачивается. А на все расспросы Цвета про Алеся отвечали, что медведица подрала.

— Я с-с т-тобой.

Ворожея кивнула. Коротенько рассказала Цвету, что делать, когда раненый в себя придет, и обещала скоро возвратиться. Череда вышел вслед за ней. Скорым шагом они направились к краю болота. Всю обратную дорогу сердце Милавы колотилось, грозясь выпрыгнуть из груди. Что-то внутри противно ныло и настораживало.

— Дядька Череда, ты добре кузнеца связал? — вдруг сорвался с уст вопрос.

Тот кивнул:

— А ч-что?

Ворожея пожала плечами — мол, сама толком не ведаю.

Тревожилась она не напрасно. На месте, где они оставили связанного по лапам волколака, остались только перегрызенные путы. Череда поднял лоскут от своей рубахи, покрутил и бросил. Затем, что-то в потемках узрев на земле, снова склонился.

— Что там? — забеспокоилась Милава.

— С-следы.

— А ты умеешь по следам читать?

— Д-да. Н-не так х-хорошо, к-как Лют-товер, н-но…

— Давно ушел? — оборвала заикания Милава.

Череда долго вглядывался в борозды, подносил землю к носу, пробовал на вкус. А затем заключил:

— Н-не очень.

— И все ж не догнать нам его. Куда человечьей поступи супротив звериного шагу?

Милава посмотрела на небо. Вот-вот займется рассвет. Петухи наверняка уже затянули свое «кукареку». Бросаться на поиски кузнеца сей миг нет смысла.

— Давай-ка, дядька, я от тебя эту пакость отведу.

Староста непонимающе поглядел на ворожею.

— Заикание.

— А с-сможешь? — без особой надежды спросил Череда, точно и не мыслил уже, что ему придется говорить как прежде: ладно да складно, вразумлять люд на селе, управлять бестолковыми головами.

Милава кивнула:

— Есть тут где-нибудь ручей?

Череда попытался объяснить, но быстро сдался и просто повел ворожею к роднику. Когда они очутились на месте, Милава достала крохотную бутылочку. Вытащила пробку и высыпала на ладонь несколько черных крупиц.

— На вот один, рассоси. Только не глотай. А затем сплюнь черную слюну в ручей.

Череда послушно выполнил все, что ему велели. Когда черная слюна попала в кристальную водицу, ворожея зашептала:

— Все злое, что ворвалось в голову, — отступи. Все мерзкое, что проникло в душу, — отступи. Все страшное, что влилось в сердце, — отступи.

Староста не мог отвесть очей — черное пятно, не повинуясь течению, кружилось на месте. Клякса меняла обличья и очертания, но растворяться не желала. Милава продолжала читать заговор:

— Очисться язык, стань гладким, как камень, стань светлым, как солнце. Все дурное, что к языку прилипло, отделяю, вычищаю да прочь по воде посылаю. Как эта водица чиста, как течение ее легко и беззаботно, так и слова пусть легко и вольно льются с твоего языка!