Сергей Гавань - Изумрудный трон

Пшеничное поле горело, чадя жирным чёрным дымом. Утренний июльский ветер сносил его в сторону крепости, которая громоздким массивом располагалась на верхушке и пологих склонах соседнего холма. У самой кромки поля, прищурившись от жара пламени и первых лучей солнца, стоял юноша, запахнутый в длинную, до пят, серую тунику. Он потирал взмокший лоб, наблюдая за людьми, которые суетились вокруг, собирая уцелевшие колосья.

К нему подошёл сельский староста, держа в опущенной руке серп. У Гарстона была солидная рыжая борода и живот, выпиравший из-под замызганной сажей жилетки.

— Мы почти закончили.

— Много зерна удалось спасти?

— Да уж куда меньше, чем было сожрано порчей. Смотри, дивайн — накажи эту тварь как следует. Чтобы костёр был выше этих, — бородач кивнул в сторону горящего поля.

Гирем равнодушно посмотрел на испачканное сажей лицо селянина и подумал, что разговаривай сейчас с ним дядя или отец, они бы сразу заметили, что равнодушие это показное. После случившегося за последние несколько дней, сохранять спокойствие было очень тяжело.

— Здоровую скотину тоже забейте, пока её не коснулась зараза. Мясо засолите впрок. Да вы и сами знаете, что делать, не так ли?

Гарстон плюнул себе под ноги и побрёл назад. К Гирему неторопливо подошёл Джаркат, закутанный в ворох свободных чёрных накидок. За его плечом болтался объёмный мешок, из которого выглядывало несколько свитков пергамента. Рефрактор висел на перевязи у широкого кушака, вышитого серебристыми узорами.

— Непросто нести бремя власти, Гири?

— Боги видят, это сложнее, чем творить чудеса, — откликнулся юноша и направился к лошадям, которые стояли в тени раскидистого солнцедава. — Посмотри на этих несчастных. Они презирают меня, тогда как я прекрасно понимаю, что должен о них заботиться и защищать. Противоречие разрывает меня на части.

Джаркат, не отставая от длинноного парня ни на шаг, поднял палец.

— Дело в том, Гири, что мы, рефраманты, благословлены богами, а простые люди — нет. Неравенство порождает зависть. Теми крохами знаний о природе нашего дара, что у нас есть, мы с ними не делимся. Естественно, неизвестность порождает страх. Дивайн Беррун Нурвин может призывать демонов, а простой сельский староста Гарстон — лишь полоть грядки и пожинать урожай. Радикальные отличия порождают презрение.

— Всё началось тысячу лет назад, когда мы прибыли на этот континент, обратились к богам и получили их благословение, — кивнув, произнёс Гирем. — Но я думаю, стоит ли считать благословением то, что разбило человечество на две столь неравные части?

— Ты говоришь, как мятежные предводители из далёкого прошлого. Они пытались всё исправить, пытались установить равноправие.

— У них не очень хорошо получилось, да?

— Это всегда оборачивалось катастрофой. Слишком велика разница в возможностях, слишком опасна толпа, вооружённая знаниями и равными правами. Рано или поздно, кто-то из нас перебил бы другую часть. Зная историю, я бы не стал менять порядок вещей. Когда ты поймёшь это и примешь простаков такими, какие они есть, противоречие исчезнет.

— Ты говоришь так, словно меня заботит презрение этих людей. Но дело в том, Джаркат, что я презираю их не меньше, чем они меня.

Гирем принял узду из рук стражника, вскочил на коня и тронул поводья. Историк оседлал своего скакуна. Вместе они неторопливо потрусили к песчаной дороге, которая вела в сторону Ректагеррана. Юноша смотрел на свои ладони, узкие, похожие на пауков, с длинными пальцами. Этой ночью он сжимал ими кинжал, который едва не вонзил в грудь одной из лучших женщин, что он знал. Элли не была рефрамантом, но была хорошим человеком. Тем сильнее болело сердце при мысли о том, что всё это время она могла обманывать его семью.

Едва отец уехал на охоту, в окрестностях Ректагеррана начали происходить странные вещи. Сперва в поля возле Геррана пришёл огромный гекадон — при мысли о нём у Гирема ныло сердце — который затоптал урожай и сожрал полдесятка людей. Затем из чащи Герранского леса пришёл отряд шегуртов — горбатых и сморщенных тварей. Один из отравленных дротиков ранил дядю Алана. Теперь он лежит в крепости под наблюдением лекарей и Хэка. Вернувшись вместе с телом дяди, юноша не удивился новость о том, что поля тронула порча. Колосья почернели, стебли погнулись, неизвестно откуда налетела крупная, с палец, саранча. Даже ему было больно видеть простых людей, которые ходили среди мёртвого урожая с такими же мёртвыми лицами. Зима будет очень голодной.

Однако всё это было лишь разминкой чувств. Он взялся расследовать это дело вместе с удачно забредшим в Герран историком по имени Джаркат. Той же ночью они нашли Сиверта, старого друга семьи и мужа Элли, в их старом доме. Под досками пола обнаружились трупы селян. Их было два десятка. Гирем приказал страже запереть мужчину в его комнате, а сам направился к Элли, которая быстро призналась во всех злодеяниях, в том числе и в самом страшном — в том, что она была девоной.

Девоны. Одержимые демонами.

Гирем сжал и разжал кулаки. На душе было отвратительно. Словно кто-то близкий неожиданно плюнул ему в душу.

— Ты веришь, что Элли виновата в событиях последнего дня?

— На это указывают все улики. Трупы в их с Сивертом старом доме….

— Могли быть подброшены настоящей девоной. Одержимые демонами страдают подобной любовью к эффектности.

— Тот следопыт сказал, что видел в лесу парящую женщину….

— Не все женщины являются Элли.

— Откуда Одержимой известно Слово Парения, которое находится в тайнике вашей семьи? Элли, будучи женой Сиверта, жила в Ректагерране, и могла запросто его выкрасть.

— Ни она, ни Сиверт не знают ничего о наших секретах. К тому же ты, как историк, прекрасно осведомлён о том, что рефраманты веками создавали, покупали, отбирали и обменивались Словами. Что, если Парение попало в руки настоящей виновнице после череды подобных событий?