Джон Толкин - Хоббит

– Не сказал, потому что не отошлю.

– А как же твое обещание?

– Это уже моя забота. Я не отошлю лошадь, я на ней поеду!

Тут они поняли, что Гэндальф бросает их на самом краю Мирквуда, и впали в отчаяние.

Однако на все уговоры он отвечал отказом.

– Мы все уже обсудили под Скелью, – сказал волшебник, – и нечего начинать по новой. Я говорил, что у меня спешное дело на юге, и так уже из-за вас припозднился. Может, еще свидимся, а может, и нет. Зависит от вашей удачи, отваги и благоразумия. К тому же я посылаю с вами мистера Бэггинса. Повторяю, он не так прост, как вы думаете, и вскоре вы в этом убедитесь. Веселей, Бильбо, нечего убиваться! Веселее, Торин со товарищи! Это ваш поход, а не мой. Думайте о сокровище, которое ждет вас в конце, и забудьте про лес и дракона, по крайней мере до завтрашнего утра!

На следующее утро он повторил то же самое.

Путникам ничего больше не оставалось, кроме как наполнить бурдюки в чистом роднике недалеко от ворот и развьючить пони. Поклажу распределили как могли честно, хотя Бильбо его мешок показался непомерно тяжелым. Ему вовсе не улыбалось брести многие мили с таким грузом.

– Погоди! – сказал Торин. – Скоро он станет легче. Все мы будем мечтать, чтобы наши мешки потяжелели, когда припасы пойдут на убыль!

Затем они наконец распрощались с пони и развернули их мордами к дому; те весело затрусили, радуясь, видимо, что повернулись хвостами к лесу. Бильбо готов был поклясться, что тут же из-под дерева выскочил кто-то похожий на медведя и заковылял следом.

Теперь пришло время прощаться с Гэндальфом. Бильбо сидел на земле, очень несчастный, и мечтал оказаться позади волшебника на его высоком коне. После завтрака (весьма скудного) он заглянул в лес; даже утром здесь было темно, как ночью, и чуть-чуть жутко. «Как будто кто-то затаился и следит», – подумал он.

– Добрый путь, – сказал Гэндальф Торину. – И добрый путь вам всем! Теперь – прямиком через лес. Не сходите с дороги – иначе тысяча против одного, что вы не отыщете ее вновь и никогда не выберетесь из Мирквуда; тогда ни я, ни кто другой больше вас не увидит.

– А нам обязательно идти через лес? – простонал хоббит.

– Да, обязательно, – отвечал волшебник, – если хочешь попасть на другую сторону. У тебя две дороги – или через лес, или назад. А я не собираюсь отпускать тебя домой, мистер Бэггинс. Мне стыдно, что тебе такое пришло в голову. Я поручил этих гномов твоей заботе. – Он рассмеялся.

– Нет, нет! – сказал Бильбо. – Ты неправильно понял. Я хотел спросить, нельзя ли его обойти.

– Можно, если тебе не лень отмахать две сотни миль к северу или два раза по столько к югу, но и на этом пути ты не был бы в безопасности. Помни, что мы вступили в Дикие земли, со всеми вытекающими удовольствиями. Прежде чем обогнуть Мирквуд с севера, вы окажетесь прямо под склонами Серых гор, а они просто кишат гоблинами, хобгоблинами, орками и прочей мерзостью. Если пойдете на юг, то угодите во владения Некроманта, и даже тебе, Бильбо, не надо рассказывать про этого черного чародея. Не советую приближаться к землям, на которых лежит тень его мрачной башни! Держитесь лесной дороги, не падайте духом, верьте в лучшее, и при невероятной удаче перед вами однажды откроются Долгие болота, а за ними, высоко на востоке – Одинокая гора, где обитает добрый старый Смауг, хотя, надеюсь, он вас не ждет!

– Спасибо, утешил, – проворчал Торин. – Добрый путь! Коли не идешь с нами, так и езжай, и хватит разговоры разговаривать.

– Тогда добрый вам путь, и да будет он воистину добрым! – сказал Гэндальф, разворачивая лошадь к западу. Однако соблазн сказать последнее слово оказался слишком велик; отъехав на расстояние окрика, волшебник повернулся, сложил ладони рупором и прокричал несколько слов. До путников слабо донеслось: – Добрый путь! Будьте умниками, берегите себя, и НЕ СХОДИТЕ С ДОРОГИ!

Потом он пустил лошадь во весь опор и скоро пропал из виду. «Добрый путь и скатертью дорожка!» – ворчали гномы тем более сердито, что отъезд Гэндальфа очень их огорчил. Началась самая опасная часть пути.

Каждый взвалил на плечи тяжелый мешок и кожаный мех с водой. Путники повернулись спиной к освещенным солнцем землям и вступили в лес.

Шли гуськом. На входе в лес два огромных дерева смыкались кронами, образуя подобие арки. Плющ и мох так задушили их, что на голых ветках чернели лишь несколько пожухлых листков. Сама дорога была узкая и вилась между стволами, словно в туннеле. Вскоре светлое пятно входа осталось далеко позади. В мертвой тишине глухо отдавались шаги; деревья склонялись к дороге, словно прислушивались.

Через некоторое время путники приноровились к зыбкому зеленому полумраку и стали осматриваться. Редко-редко солнечный лучик пробивал густую листву и, не заплутав в подлеске, зайчиком ложился на дорогу. Однако вскоре исчезли и эти проблески.

В лесу водились черные белки. Как только пытливые глаза Бильбо привыкли к сумеркам, он начал замечать хвостатых зверьков, которые порскали с дороги или суетились за деревьями. Слышались и другие звуки – сопенье, возня, быстрый топоток в подлеске или в густом ковре палой листвы, – но кто это шуршит, Бильбо не видел. Особенно пугали паучьи сети – темные, плотные, словно из толстой веревки, они тянулись между деревьями и свисали с ветвей. Дорогу они не перегораживали – то ли ее оберегали чары, то ли еще почему.

Очень скоро путники возненавидели лес больше, чем гоблинские туннели – он казался таким же безнадежным и нескончаемым, – однако продолжали идти все дальше и дальше, долго после того, как в сердцах поселилась тоска по солнцу и небу, по ощущению ветра на щеке. Воздух под темным лиственным пологом был спертым и неподвижным. Это чувствовали даже гномы, привыкшие прокладывать туннели и подолгу обходиться без света, а уж хоббит, который, хоть и жил в норе, летние дни обыкновенно проводил в саду, просто задыхался без свежего воздуха.

Хуже всего было ночью. Мрак стоял непроглядный – не такой, какой мы обычно называем непроглядным, а буквально хоть глаз выколи. Бильбо подносил руку к самому носу и не мог различить пальцев. Спали, сбившись в тесную кучу и выставив часовых; когда приходил черед Бильбо нести дозор, он видел огоньки в темноте, и порой из тьмы на него уставлялась пара желтых, зеленых или красных глаз. Потом они исчезали, чтобы вновь появиться в другом месте. Иногда глаза блестели в ветвях над ним, и это было самое страшное. Больше всего пугали бледные выпуклые глаза. «Насекомые, – думал он, – не звери. Только уж очень большие».

Ночи стояли теплые, но поначалу путники пробовали жечь костер. Впрочем, от этого скоро отказались. Огонь привлекал сотни и сотни глаз, хотя сами звери были очень осторожны и в отблесках пламени не показывались. Хуже того, на свет слетались тысячи серых и черных ночных бабочек; они порхали и кружили под самым носом, доводя до исступления, как и аспидно-черные нетопыри. Гномы перестали разводить костер и сидели или лежали по ночам в зловещем непроницаемом мраке.