. Ганнибал - Лиловый (I) (СИ)

Фигура женщины по-прежнему сидела перед ним, но застыла, словно статуя: это была не настоящая женщина, и Элизбар уже знал. Это сон. Всего лишь сон... надо проснуться. Надо...

Он отчаянно попытался встать с места, убежать прочь; ноги не слушались его, да и были они вообще?.. Он не ощущал своего тела. Тихий смех снова звучал в голове, холодный смех существа, которое не было ни мужчиной, ни женщиной, бесплотного духа, но тем не менее опасного.

Быть может, именно острое чувство опасности, вспыхнувшее в нем, и сыграло свою роль: Элизбар резко дернулся и открыл глаза, стукнувшись обо что-то локтем.

Вокруг стояла тишина, но совсем не такая пугающая, как во сне. Еле слышно шебуршал ветер, гонявший по хамаде песок и мелкие камушки, и изредка разносился по пустыне треск не выдержавших сильного перепада температуры скал. То переступит с ноги на ногу сонная лошадь, то пошевелится во сне кто-то из людей; свои звуки издавало и пламя, которому сидевший на карауле Острон скармливал сухие веточки горады.

Они вставали лагерем уже в пятый раз, за это время успев проехать немалое расстояние по южной части Саида, омертвелой и пугающей; несколько раз на них нападали одержимые, но все это были жалкие небольшие кучки безумцев, не идущие ни в какое сравнение с той толпой их, которую они разбили в первый же день. Ни единого марида, не говоря уж о долгарах, с ними не было. Сунгай как-то высказал опасение, что слуги темного бога еще покажут себя, заманив Одаренных вглубь подвластных им земель, туда, где влияние их господина сильнее.

Элизбар, которому стало холодно, приподнялся на своем месте и оглянулся. Все было спокойно; еще шестеро стражей из числа подчиненных Алии несли караул на краю лагеря, как и договаривались: шесть-восемь обычных воинов стоят на страже вокруг стоянки, а один из пятерых Одаренных непременно сидит у костра. Острон и Сунгай обычно оставались сидеть в одиночку, тогда как с остальными обычно сидел или Исан, чувствующий врага на расстоянии, или один из двоих Северных стражей, у которых был талант чуять маридов.

Острон заметил движение в стороне от костра и повернул голову. Элизбар поежился, потом все же встал и подошел к молодому нари, понимая, что должен рассказать о своем сне.

-- Все в порядке? -- тот будто почувствовал неладное.

-- Он разговаривал со мной во сне, -- хрипло ответил ассахан. Пламя испускало приятное живое тепло, согревая его, и понемногу становилось как-то легче.

Острон нахмурился, глядя на танцующие язычки огня.

-- Теперь и ты... -- пробормотал он. -- Остался один лишь Ханса. Боги милостивые... он действительно обратил на нас все свое внимание. Боюсь, дальше будет только хуже.

Элизбар настороженно оглянулся.

-- Даже мы, Одаренные, можем слышать его. Острон, не значит ли это, что другие в еще большей опасности?

Тишина. Смуглое лицо Острона потемнело, и свет костра заливал его щеки темно-багровым.

-- Возможно, -- глухо сказал он. -- Но ведь все мы знали, на что идем.

Взгляд Элизбара отыскал Сафир, спавшую неподалеку от костра головой на снятом с лошади седле. Если с этой женщиной что-нибудь случится...

Он совсем не был уверен, что Острон справится с этим.

***

Сухой холодный ветер поднялся рано утром и с рассветом стал теплеть, пока совсем не раскалился, и лошади то и дело недовольно фыркали, когда опять ветром поднимало песок и швыряло в глаза путникам. Хамада тянулась на протяжении нескольких сотен фарсангов, и за все это время им не встретилось ни единого безумца; Сунгай становился все беспокойней и беспокойней, мрачно хмурился по вечерам, то и дело отправлял Хамсин на разведку, потом к нему стали иногда прилетать и другие птицы, то ли спасенные им от воли темного бога, то ли уцелевшие в захваченном врагом южном Саиде.

То утро ничем не отличалось от трех предыдущих, восходящее солнце окрасило выщербленные камни во все оттенки красного, и конские копыта звонко цокали по хамаде, когда отряд снова тронулся в путь. У Острона под глазами залегли глубокие тени: этой ночью он очень дурно спал, ворочался во сне и поднялся задолго до рассвета. Элизбар, косившийся на него, был уверен: темный бог говорил с нари, но о чем, он не знал. Хмурым был и Сунгай, но Сунгай всегда в последнее время хмурился, и не поймешь, то ли опять ему снится пугающий козодой с бездонными черными глазами, то ли просто джейфар нервничает из-за предстоящих опасностей. Северные стражи были с вечера будто встревожены чем-то, все переговаривались друг с другом, но никто Одаренным ничего не сказал, и Острон решил, что это их дело, не стал их спрашивать. Алия наутро оседлала своего жеребца, как обычно, и ее длинное лицо было похоже на лицо каменной статуи, -- пока она не закрыла его маудом, оставив одни глаза. Леарза ехал рядом с Бел-Хаддатом и вполголоса переговаривался с ним о чем-то, скорее всего, о клинках: ведь Ворон по-прежнему обучал молодого китаба фехтовать. У самого Бел-Хаддата, между прочим, на поясе теперь помимо привычной уже кваддары висел и ятаган, и Острон лично убедился, что верхом на лошади тот предпочитает использовать кривой меч, которым так удобно рубить из седла.

Первым это заметил Абу Кабил, с самого утра ехидным взглядом (будто отыскивая жертву для шутки) обводивший своих спутников, пришпорил своего коня и поравнялся с Алией; та не посмотрела на него, надменно сощурила глаза.

-- Эй, да Северных стражей убыло, верно? -- окликнул ее Абу. -- Никак кому-то из вас приснился дурной сон?

-- Заткнись, -- огрызнулась Алия, и только теперь стало заметно, что она мрачнее обычного. -- Хашид ушел с честью!

Эти слова, впрочем, немедленно привлекли внимание остальных, и Острон резко обернулся на женщину.

-- Мубаррад! -- воскликнул он, потом наспех пересчитал конников: и действительно, теперь их было лишь тридцать девять, не считая самой Алии. -- Отчего ты не сказала нам?

-- Ни к чему вас тревожить этим, -- гордо отозвалась она и еще будто выпрямилась, хотя и так сидела на лошади прямо. -- Мы в состоянии сами разобраться.

Острон нахмурил брови.

-- Алия, -- строго сказал он, -- мы должны знать об этом, это важно! Впредь, пожалуйста, сообщайте нам, если...

-- Да, -- резко произнесла Алия и отвела глаза. С этим ее взгляд наткнулся на Абу, по-прежнему ехавшего рядом. Она ничего ему не сказала, фыркнула и отвернулась в другую сторону.

-- А как ваш закон велит, -- спросил Абу, -- после первого же дурного сна на меч бросаться или немного погодя?

-- Не шути с этим, ассахан! -- воскликнула она. -- Это человеческие жизни!

-- Ага, а еще поступок, достойный звания героя, -- вполголоса ответил он. -- Так я серьезно!

Алия нахмурилась, глядя перед собой.

-- Как только почувствуешь, что не можешь противостоять ему более, -- сказала она тогда. -- Иногда долг собрата по оружию -- указать тебе истину. Сны могут сниться годами, ассахан, и мы все прекрасно знаем это.