. Ганнибал - Лиловый (I) (СИ)

-- Сафир. Ты в порядке?

-- Да... -- глухо ответила она. -- Спасибо, что спросил.

Он немного виновато замолчал, опустив голову. Сафир продолжала смотреть вперед; невольно Острон сделал еще один шаг, оказавшись у нее за плечом, и уперся ладонью в кору дерева точно над ее рукой.

-- Люди умирают, -- негромко произнесла Сафир, -- а мы почему-то продолжаем жить, как ни в чем ни бывало. Я тут подумала, странно, да? Кто-то очень близкий тебе умер, а мир даже не изменился, не заметил. Как будто этого человека никогда и не было...

-- Неправда, -- возразил он. -- Мир меняется со смертью каждого человека, Сафир. Просто мы... мы ведь живем дальше, и приходится идти вперед. Ничего с этим не поделаешь, наверное. Знаешь, я очень жалел, что так и не сказал Аделю, что считал его на самом деле другом. Но потом я как-то подумал: он ведь наверняка все равно это знал.

Она тихонько всхлипнула.

-- Я вела себя, как дура, -- пожаловалась Сафир. -- Я-то наговорила ему такого, о чем теперь ужасно жалею. Я, правда, просто хотела, чтобы он... только теперь понимаю, что он правильно поступил, когда повел нас прочь из города. А тогда мне казалось, что он испугался.

Он промолчал. Сафир резко обернулась и спрятала лицо у него на груди; Острон послушно обнял ее за дрожащие плечи.

-- Сможем ли мы когда-нибудь стать прежними? -- пробормотал он, гладя ее по спине. -- Когда-нибудь, когда все закончится...

***

Усыпанный мелкими камушками серир плавно переходил в плато, где каменные плиты перемежались трещинами. Пейзаж, который вдруг напомнил Острону о Хафире; такие же скалы, то тут, то там торчащие посреди плоской равнины, изъязвленные ветрами, иногда принимавшие из-за этого странную форму. От Хафиры их отличал только цвет: от бурого до нежно-розового.

Верблюды плавно ступали своими мозолистыми ногами по камням, между ними шли многочисленные люди в бурнусах; цокали копытами лошади. Сафир по-прежнему ехала верхом на дромедаре, которого Абу Кабил самонадеянно называл Стремительным Ветром, и Острон шел рядом.

Люди молчали.

Они ночевали посреди пустыни, в серире, где кто-то из маарри отыскал хорошее место, и они вырыли колодец; наспех собранных из шкур юрт на всех не хватало, и люди менялись местами; много их стояло в карауле, хотя каменная пустыня казалась совершенно мертвой. Утром они тронулись в путь, едва встало солнце. Сунгай сообщил, что до стоянки заблудшего племени осталось не более четырех фарсангов.

-- Нет, они по-прежнему стоят на месте и никуда не двигаются, -- мрачно сказал он в то утро Халику. Сова дремала на его плече: ее не было всю ночь.

Наконец насыпи щебня, по которым было так неудобно идти, понемногу сошли на нет, превращаясь в ровное плато. Не лучшее место для стоянки, подумалось Острону. Обычно племя ищет какой-нибудь оазис, ну на худой конец, останавливается в серире, где среди щебня хотя бы иногда растет кустарник.

Множество ног в кожаных сапогах ступало по камням. Верблюд Сафир ехал почти в самом начале огромного отряда, и если оглянуться, она могла увидеть бесконечные головы людей, среди которых высились всадники на других верблюдах, а по краям идущей толпы -- конники, чьей задачей было внимательно осматривать окрестности на случай опасности; конники то и дело отъезжали прочь, но постоянно возвращались, один за другим.

Острон как раз смотрел в небо и заметил, как в небе летит крупная птица: сова Сунгая, узнал он. Циккаба распахнула крылья и спикировала в начало отряда. Острон, заинтересовавшись, ускорил шаг и выбрался вперед, и увидел, как Сунгай о чем-то негромко докладывает Халику. Он добрался до них уже позже, спросил кучерявого джейфара:

-- Что там?

-- Мы почти у цели, -- отозвался тот. -- Хамсин сказала, они вон за той скалой.

Действительно, когда первые люди обогнули скалу, о которой говорил Сунгай, они обнаружили стоянку: несколько широких шатров, поставленных явно не вчера, не без труда вырытый в расщелине колодец, вокруг которого стояли ведра.

И, конечно, самих кочевников.

Чумазые детишки с воплями побежали к шатрам, первыми обнаружив пришлых чужаков; отовсюду начали появляться люди, с любопытством смотрели на пришедших, переговаривались между собой.

Халик вышел вперед, сделав остальным знак.

-- Мир вам, -- зычно пробасил он, оглянул столпившихся нари. -- Кто ваши старейшины?

-- Старейшина Хамал в шатре, -- ответила какая-то женщина в ярком платье. -- Он главный. А кто ты, чужак?

-- Халик мне имя. Не время для церемоний, отведите меня к вашему Хамалу, -- сердито сказал ей слуга Мубаррада.

Люди забормотали, переглядываясь, но потом расступились, и та самая женщина пошла вглубь лагеря. Халик решительно направился следом; Сунгай присоединился к нему, и Острон, оказавшийся рядом, подумал, что может, они не обратят на него особого внимания. Люди из племени смотрели им вслед с любопытством, качали головами: трое чужаков, конечно, и все трое такие молодые, а так властно приказывают.

Один из шатров, самый большой, в длину не меньше трех касаб, был наполовину открыт, демонстрируя внутреннее убранство посетителям. Посреди расшитых подушек сидел старик и курил длинную прямую трубку. Увидев троих незнакомцев, он поднял брови. Во имя Мубаррада, подумал Острон, кажется, во всех старейшинах всех племен нари есть что-то одинаковое. Какое-то благодушие, что ли.

-- Мир вам, чужаки, -- произнес старик, -- Мое имя -- Хамал, сын Абу Дара, и я старейшина этого маленького племени.

-- И тебе мир, -- отозвался Халик, выпрямившись во весь свой немаленький рост. -- Прости за бесцеремонность, Хамал, сын Абу Дара, но позволь сначала спросить тебя: отчего твое племя стоит здесь лагерем?

-- Одна из наших женщин позавчера разрешилась от бремени, -- добродушно пояснил Хамал, хотя на его круглом лице было удивление, -- и мы ожидаем, когда она оправится.

-- Приходили ли к вам гонцы-джейфары, сообщали об угрозе нападения одержимых?

-- Да, приходили, -- улыбнулся старик. Халик нахмурился.

-- Когда вы сниметесь с места и пойдете на север?

-- Прошу прощения, чужак, но мы не пойдем на север, -- по-прежнему с улыбкой отвечал старейшина, -- в это время года мы всегда стоим лагерем в оазисе Матайя, что в пятнадцати фарсангах отсюда.

-- Вас что, не беспокоит возможность нападения? -- строго спросил Сунгай.

Хамал рассмеялся.

-- А вы действительно в это верите? Одержимые -- здесь, за стеной Эль Хайрана? Я прожил на этом свете без малого восемьдесят лет, и еще ни разу за все время одержимые не проникали в Саид! С чего бы им делать это теперь?

-- Так бы и треснул по лбу, честно, -- одними губами произнес Сунгай, обращаясь к Острону. Тем временем Халик сделал шаг вперед, оглянулся: люди племени собрались вокруг них, слушая разговор.