Екатерина Шашкова - Тропы Междумирья

Каждый вечер стражи перевала, наплевав на все должностные инструкции, упивались какой‑то местной бормотухой, которую сами же и гнали. Я побоялась спрашивать, из чего. Судя по запаху — из тухлой рыбы и несвежих портянок. Нет, те, кому ночью предстояло стоять в карауле, не пили. Но в общем веселье принимали самое непосредственное участие, поэтому к отбою нанюхивались настолько, что от выпивавших коллег ничем уже не отличались.

А Дамир, кажется, вообще не просыхал. Причём спорить с ним по этому поводу было бесполезно. Я один раз попыталась: не спорить даже, а робко намекнуть, чтоб хоть перед дежурством пил поменьше.

Командир размашистым жестом отставил в сторону кружку, выпрямился во весь свой немалый рост, а затем сложился под прямым углом, нагнувшись ко мне.

— Думаешь, я пью, потому что мне нравится? — рыкнул он.

Я пожала плечами. Логика подсказывала, что если бы не нравилось, не пил бы. Но внутренний голос велел молчать и со всем соглашаться. Этот самый голос иногда говорил вещи не совсем приятные, но правильные, поэтому я предпочитала слушаться.

— А вот и нет! — продолжал Дамир. — Я пью, чтоб им меньше досталось. Они же не успокоятся, пока бочонок не прикончат. Вот я и помогаю. Быстрее закончат — быстрее спать лягут. Они же мои люди, я должен о них заботиться!

Перед таким доводом моя логика спасовала. Может, доля здравого смысла в нём и водилась, но пьяного пафоса было гораздо больше. Но переубеждать командира было всё равно бесполезно.

Оставалось надеяться, что если эльфы захотят напасть на перевал, то отложат своё появление хотя бы до обеда. К обеду местный гарнизон обычно начинал ходить на двух ногах и говорить членораздельно.

Мне очень не хотелось становиться невольным участником этих алкогольных баталий, поэтому на следующий день я отправилась выпрашивать у Дамира отрез ткани для тента. Командир к моей идее отнёсся на удивление благосклонно, но ткань не дал. Вместо этого внезапно извлёк из‑под стола видавшую виды палатку и свёрнутое в рулончик одеяло.

Одеяло было самым обычным, шерстяным и колючим, а вот палатка поразила меня до глубины души. Потому что она тоже была обычной. Классическая такая брезентовая двухместка, тяжеленная, неудобная, с оборванными растяжками и без колышков. У нас дома такая лежала в кладовке. Мама постоянно порывалась её выкинуть, но папа уговаривал оставить, а вдруг понадобится. Как по мне, понадобиться это чудо могло разве что музею, готовящему экспозицию о нелёгких буднях советских туристов, но годы шли, а палатка продолжала ждать своего звёздного часа.

— Откуда у вас эта… штука? — спросила я, с любопытством ощупывая иномирский артефакт.

— Да пили с одним типом, он и подарил. Сказал, вдруг пригодится. Я его и в лицо‑то уже не помню, а подарком, бывало, пользовался. Только мне оно неудобно, коротковато, ноги не помещаются. А тебе в самый раз будет.

Мне палатка была не просто 'в самый раз', там и ещё три таких же Марготты поместилось бы без особых хлопот, поэтому я с энтузиазмом кинулась обустраивать своё новое жилище. И ночью смогла наконец‑то выспаться в тишине, покое и на свежем воздухе.

А утром выползла наружу, умылась, поболтала с караульными, полюбовалась на окрестные виды, вернулась в палатку за своей миской — и уткнулась взглядом в огромную алую розу на длинном шипастом стебле.

Я недоверчиво потрогала цветок носком сапога, потом всё‑таки подняла и повертела в руках. Выглядел он уже основательно подвявшим: видимо, срезали ещё вчера, а о воде не позаботились. Сколько он провалялся возле палатки, оставалось только гадать.

Караульные уже сдали смену и завалились спать, но я распинала всех троих и призвала к ответу. Точнее, попыталась. Мужики явно знали, от кого мне привалило такое счастье, многозначительно хмыкали и переглядывались, но откровенничать не желали. Желали они спать, причём весьма недвусмысленно.

— Вот подмешаю вам в кашу зелье правды! — пустила я в ход самую страшную угрозу, какую смогла придумать.

— А где ты его возьмёшь? — резонно спросил Тихоня (он был один из тех, кто стоял ночью в карауле). После чего перевернулся на другой бок и немедленно захрапел. Нары жалобно поскрипывали в такт его дыханию.

На следующее утро роз было уже две.

Ещё через день — три. Причём вылезая из палатки, я нечаянно опёрлась о стебли, и потом целый час выколупывала из ладони обломившиеся шипы и зализывала ранки. После этого шутка перестала казаться смешной. Я носилась по перевалу, потрясая букетом, и требовала возмездия. Солдаты отшучивались или отмалчивались в зависимости от характера и настроения, но тайну хранили крепко.

Я прислушивалась к чужим разговорам, вглядывалась в лица, пыталась строить сложные гипотезы — но логика пасовала. Подозреваемых было тридцать человек — и никого конкретного.

Все обитатели перевала были основательно старше меня, большинству из них я годилась в дочери. Примерно так они ко мне и относились: покровительственно, почти по — родственному. Глазки никто не строил, сальных шуточек не отпускал, за задницу не щипал. Или Муллен оставил по этому поводу чёткие распоряжения, или у мужиков прорезался инстинкт самосохранения. А может, и то, и другое.

Но ежеутренние розы явно подразумевали какую‑то романтическую цель. Или нет?

Отчаявшись вычислить цветочника, я решила устроить засаду. Прятаться в кусты, конечно, не стала. Просто спать не пошла. Всю ночь бродила по территории, приставала к караульным с глупыми вопросами, утащила из барака свечку и письменные принадлежности и, устроившись прямо на камнях, возобновила свои дневниковые записи. Благо, мыслей и событий скопилось более чем достаточно.

Отлучилась я только один раз — до висевшего на склоне горы деревянного строения.

А когда вернулась — возле палатки лежали четыре розы. Караульные неприкрыто ржали. Я чертыхнулась и ушла к себе, надеясь, что к утру роз не станет больше.

Не стало. Зато меня посетило гениальное озарение: в горах цветы не растут. По крайней мере на нашем перевале. Здесь из культурных растений вообще ничего кроме укропа не было, да и тот использовался не как приправа, а как закуска.

А цветы, да ещё такие здоровенные, могли попасть сюда только извне.

Солдаты с перевала не отлучались, я бы заметила. Зато раз в несколько дней приходила подвода из замка: с едой и свежими новостями. Иногда новости прибывали и чаще, с мальчишкой — посыльным. Мог ли он таскать заодно и розы? Да запросто!

Отоспавшись после ночного бдения, я объявила охоту на засланцев из замка. Ждать пришлось недолго, мальчишка прибежал уже к вечеру, притащил какую‑то очень важную записку для Дамира. Обратно он надеялся успеть до темноты, поэтому очень торопился, но я всё‑таки перехватила его на выходе.