Владимир Пекальчук - Жестко и быстро

— Думаю, это оттого, что она наполовину человек.

— Не понял?

— Будь она чистокровным альвом — сомневаюсь, что вспомнила бы вообще.

— Что ж ты о ней такого плохого мнения? — прибавил я сарказма. — Ну если про сына покинутого не вспомнила — это еще ладно, но уж тебя-то она как могла бы забыть?

Он тоже криво усмехнулся.

— Мимо. Я для нее давно пройденный этап жизни.

— Тогда с чего бы она о тебе так побеспокоилась?

— Не знаю. Говорю же — дело в ее человеческой половинке, скорей всего. Благодарность, может быть. Может, еще что. Но она меня никогда не любила, несмотря на то что наша связь длилась больше десяти лет. Я страдал от одиночества, а она нуждалась в моих знаниях и хотела быть уверенной, что я не утаю от нее никаких тайн и секретов мастерства, вот и озаботилась тем, чтобы… стать моей любимой ученицей. И я действительно научил ее всему, что знал, так что больше ей не нужен. Все так просто.

Я мрачно рассмеялся.

— Не обманывай себя, К’арлинд. Если у нее и есть что-то от людей — то только внешность. Она не бросила бы сына, будь в ее душе хоть что-то человеческое. Даже сейчас она вспомнила о тебе, а не обо мне, а женщины людей обычно поступают наоборот.

Тренер откинулся на спинку стула, меланхолично глядя сквозь стену.

— А почему ты решил, что она тебя не помнит?

— Потому что никакой весточки о себе не прислала. Совсем никакой. Никому.

— А ты поставь себя на ее место. Вот ты — это она. А я буду Реджинальдом, твоим сыном. Вот мы сидим лицом к лицу впервые за тринадцать лет, и что ты мне скажешь?

Я чуть помолчал.

— Ты прав. Если она просто так вот взяла и молча укатила, бросив нас с папой, бросив всю свою семью, ни слова даже не написав на прощанье… Теперь и подавно говорить не о чем.

— А как, по-твоему, она еще могла уехать? Что сказать твоему отцу? Что она никогда его не любила? Ни секунды? Даже если мы допустим, что ты единственный для нее значил хоть что-то, — что она тебе скажет? Прости, Реджи, я уезжаю, потому что ненавижу лютой ненавистью всех, кроме тебя и твоего отца? Так, что ли? Тебе бы от этого стало легче? А так твой папа хотя бы мог кормить тебя три года сказками, что мама уехала по делам и когда-нибудь вернется.

Я внимательно посмотрел на него.

— А откуда ты знаешь, что она не любила моего отца? Откуда знаешь, что ненавидела всех, кроме него?

— Отзывалась о нем хорошо, и он был единственным, о ком отзывалась вообще.

— Тогда откуда знаешь, что не любила?

— Угадаешь с первого раза, с кем она ему изменяла?

Я издал короткий смешок.

— Ну да, как же я не догадался… А что ей все сделали плохого? Я понимаю, не женился на ней император — трагедия, да. Но кто виноват?

К’арлинд вздохнул.

— Ты сам отрекся от своего деда всего лишь за то, что он, искренне считая тебя убийцей, все же не пришел на помощь. А твою мать он вообще продал. Главное, кому?! Если бы императору в жены — это было бы полбеды. Но твой отец — единичка. Она его и за мужчину не считала, понимаешь? Мужчина, которого жена может размазать по стенке щелчком пальцев, — это не мужчина, даже по меркам альвов, у нас женщины — не слабый пол, но слабый муж им тем более не нужен. И вот за него ее отдали, не спросив, по каким-то там договорам, заключенным твоими дедами. К твоим дядям у нее претензии были те же, что и у тебя: не заступились, не сказали: «Батя, ты совсем охренел, сеструху продавать, как вещь?» Так что единственный, к кому у твоей матери не было ненависти, — это твой отец, тоже в общем-то подневольный врачующийся. Вот такие дела. Как тут не свалить?

— Ну а как же я?

Тренер снова пожал плечами.

— А тебя она взять не могла. Особенно если ты для нее что-то значил. Понимаешь, у нас ты был бы даже не простолюдином, а изгоем. Мало того что ты четвертинка, — так еще и единичка. Четвертинка единички. У альвов и у нас, если ты не знал, единички — явление редкое, как у вас — калеки с рождения. И отношение к ним такое же. Самый низ социальной пирамиды — двойки. А ты… ниже тебя были бы только рабы. Некоторое время ты жил бы под защитой матери, а что дальше? Даже вырасти ты как свартальв, твоя единичка — приговор. Потому что у нас двойки имеют такой же статус, как у вас — простолюдины. И тут дело не только в перспективах… оставь она тебя или забери — ты в любом случае теряешь одного из родителей. Там у тебя была бы только мать. Тут — отец, дед, родственники и хотя бы формальные, но привилегии. В Свартальвсхейме — одиночество белой вороны, причем в буквальном смысле белой, и презрение к неполноценному. А здесь ты вполне мог бы устроить свою жизнь, даже будучи единичкой. Твой дед Норман не загнал бы тебя под венец при твоем сильном сопротивлении, и на самый крайний случай ты мог бы выбрать себе девушку по душе из простолюдинок. Конечно, твоя жизнь сложилась в итоге очень хреново, но никто не мог предвидеть, что дед Норман и отец погибнут, да еще и Томас вырастет таким подонком. Да, и еще одно… Я сказал ей, что научил всему, чему только мог, когда тебе был год, и не нахожу логичных объяснений, почему она ждала еще два года, кроме одного. Она не хотела тебя бросать, не важно почему. Может, надеялась, что ты унаследуешь ее Дар и этим прибавишь веса ей самой. А может, опасалась, что ты будешь таким же бездарным, как ее муж, и в Свартальвсхейме тебя не ждет ничего хорошего. И когда тебе исполнилось три, она поняла, что перспектив у тебя в Свартальвсхейме нет.

К’арлинд встал и пошел прочь из бункера.

— Такое впечатление, что ты ее защищаешь, — сказал я ему вдогонку.

— С какой стати я должен ее защищать?

— Хм… Из благодарности, что она за тебя заступилась?

Он обернулся у двери и насмешливо ухмыльнулся.

— Я не полукровка, Реджинальд. Я чистокровный свартальв, и благодарность мне не свойственна.

К’арлинд не обманул: для меня действительно настали тяжелые времена. Мячи ушли в прошлое, вместо этого появились пятиметровые струи пламени, и редкая тренировка обходилась без визита к магистру Тэйону, лечившему мои ожоги. Был в этом и дополнительный плюс: я начал приучать тело Реджинальда к боли.

Такое упорство вызывало у всех одновременно и одобрение, и удивление. Анна как-то даже спросила, не перегибаю ли я палку? Жажда прогресса ей понятна, но чтобы такой ценой к нему рвались…

Мы с К’арлиндом уговорились, что сохраним его планируемый отъезд в тайне, потому что многие домочадцы, которых он тренирует один-два раза в неделю, могут тоже захотеть урвать кусок заканчивающегося пирога, а это неважно скажется на моих тренировках.

— А почему ты именно меня так спешишь обучить? Чтобы выслужиться перед нею?

— Не уверен, что вообще с ней встречусь, как не уверен, что она спросит о тебе. Но если спросит — я бы предпочел ответить, что успел научить тебя всему, чему возможно.