Гэв Торп - Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2

Они узнают, почему даже Маннфред фон Карштайн однажды счёл нужным дать ему прозвище Мундвард Жестокий.

Каждый моряк имел свою собственную историю о Звере Южных доков, крылатом ужасе — по крайней мере, по мнению некоторых — что, по слухам, свил себе гнездо среди затонувших судов на дне Рейка и пировал теми, кто осмеливался бросить вызов Повелителю Теней.

Это были изощрённые и ужасные истории. И каждое слово в них было правдой.

Ужасный дух вырвался из реки в пенящемся столбе воды и обломках длинных кораблей, его бьющие крылья представляли собой костяное подобие крыльев летучей мыши, а крик, что вырвался из его глотки, ударил в доки, подобно взрывной волне. Как воины Хаоса, так и норсканцы одинаково задёргались в конвульсиях, когда их разум был разорван этим воплем. Корабли отклонились от монстра, когда мощь гласа чудовища наполнила их паруса.

Затем монстр забил крыльями, воздух, свистя, проносился сквозь обнажённые кости его черепа, когда крылатый ужас метнулся к глыбе «Зелёного волчары», севшего на мель. Настил застонал, когда монстр набросился на нос корабля и начал крушить его в бешеной круговерти зубов и когтей. Выплюнув из пасти длинный грот, ужасный дух издал разочарованный вопль, когда нашёл лишь мёртвую добычу, после чего пучки гнилых мышц снова сократились, и тварь взметнулась в небеса.

Насущная потребность — выследить военачальника Хаоса и разорвать ему глотку — заполнила небольшой, мёртвый разум существа. Оно понюхало воздух, учуяло след и взмыло вверх, следуя по запаху сражения.

Большое окно склада разбилось под натиском резкого звука, и оставшихся в живых вереццианцев и Альваро Казарро осыпало ливнем стекла. Воины кричали, закрывая уши, пока под биением крыльев летающего ужаса тряслась крыша над их головами.

— Выходим! — закричал капитан, с плеч которого со звоном падали осколки стекла. Он поднял себя на ноги и бросился к зияющему оконному провалу, когда крыша, наконец, уступила бешеному напору, обрушив при своём падении тонны болезнетворных спор на пол склада.

Он выбрался в переулок и зашёлся в приступе кашля. Казарро почти задохнулся от вони смерти и болезни. Ощущение было таково, будто сам воздух был заражён и медленно умирал. Небо, казалось, корчилось в муках, и капитан заметил, что полуденное солнце словно поглощено огромным облаком летучих мышей. Они неистово хлопали крыльями, погрузив мир в зловонную и тёплую тьму.

Склад медленно рухнул внутрь, выкашляв наружу облако пыли. Казарро отступил на другую сторону переулка, когда колонна неуклюже передвигавших ноги воинов в форме эренгардских коссаров проковыляла мимо сквозь поднявшуюся пыль. Он увидел, как впереди выпрямились двое мужчин в исцарапанных осколками стекла, потускневших нагрудниках и покрытых пятнами плесени рваных мундирах, и закашлялся. Только двое — всё, что осталось от Двадцать-четыре девяносто-пять. Даже флаги Вереццо были потеряны во время разгрома в доках. Их глаза были налиты кровью, а зрачки казались неестественно расширенными. Оспа оставила на их щеках свои отметины, а кожу пронизали чёрные прожилки. Он дотронулся рукой до своего лица и ощутил онемевшую, испещрённую волдырями плоть.

Обречённость их положения стала, наконец, очевидной. Они не пойдут домой.

— Что будем делать? — крикнул один из двух его оставшихся в живых солдат между приступами болезненного кашля.

— Сражаться, — произнёс, закашлявшись, Казарро. — За Льва Вереццо и честь Тилии. — Казарро выхватил чинкуэду из ножен и воздел короткий меч в воздух. Он попытался выкрикнуть боевой клич, но тот превратился в захлёбывающий кашель, словно локтем ударивший в спину капитана и вытолкнувший его из переулка в безумие Сёйдштрассе.

Это было похоже на падение в океан. Утёсы высотных зданий вздымались в небеса, скрываясь в пыльном тумане и хлопающих тенях, ограничивая кипящий котёл жизни и смерти. Трое мужчин бились с отчаянием утопающих. Словно зная, глубоко внутри своих сердец, что они последние люди Тилии, они старались отомстить за своих погибших на годы вперёд. Один рухнул вниз от удара топором по горлу, другой сложился пополам, когда шипастая булава врезалась в его живот. Казарро воткнул лезвие своей чинкуэды в Y-образную смотровую щель шлема северянина и издал пронзительный вопль, что с треском вырвался из его лёгких. В разрывах водоворота он увидел сержанта Гослинга и Серошкурых Драквальда. Они были мертвы. Все были мертвы. За исключением тех, кто хотел убить его. С криком отчаяния Казарро воткнул лезвие своего клинка шириной с кулак в подмышку норсканца.

Страшный грохот сотряс улицу и её внутренности, и великий вопль пошёл со стороны воинов Норски. Мёртвые невозмутимо продолжали сражаться, но Казарро поднял глаза и увидел отвратительного быкоподобного зверя-мутанта, что возвышался за рядами северян.

— Глот! — заревели воины, потрясая оружием и знамёнами, когда отвратительное чудовище устремилось вперёд. — Глот! Глот!

Казарро чувствовал отдачу его шагов по мощёной улице и, когда он, наконец, приблизился, капитан увидел, что, на самом деле, Глот было не одним существом, а тремя. Между плечами монстра ехал вооружённый ржавой косой, чудовищно распухший воин в покрывавших его раздутую плоть ржавых растрескавшихся доспехах, а третьим был горбун, чья дрожащая плоть скрывалась за облаком из мух. Этот последний держал в руках своеобразный штандарт, представлявший собой кривой каркас на шесте, с колоколом в верхнем углу конструкции, и был облачён в развевающуюся зелёную рясу, вытканную рунами, отсвечивающими болезнью и истекающими гноем, рунами, что, казалось, стремились навеки закрыть глаза, осмелившиеся взглянуть на них и прочесть их.

Братья Глот врезались в нежить с силой парового танка, разметав во все стороны кости и мёртвую плоть и проделав в рядах армии нежити широкую просеку.

Казарро всё ещё не мог отвести взгляд, когда почувствовал резкий удар, словно лошадь врезала по рёбрам. Он опустил вниз глаза, чтобы увидеть, как копьё северянина вонзается ему в грудь. Воин повернул древко. Он услышал, а не почувствовал, как его рёбра раскололись, когда он, испустив последний вздох, упал на колени, и лезвие выдернули из его больной плоти. Его зрение затуманилось, когда силы покинули капитана, но какое-то покалывание ощущалось на самом краю сознания, некая тень и ужас, что только и ждали, когда погаснет последняя искра жизни. До последнего мига Альваро Казарро боролся с этой тьмой, что пыталась поглотить его душу, так что его разум прожил достаточно долго для того, чтобы вздрогнуть от не-жизни, наполнившей его умирающие мышцы. Последний из вереццианцев, он вскочил на ноги, воткнул лезвие чинкуэды в сердце своего убийцы и застонал.