Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

— А если плети у рабов? — спросила Керме. В аиле, где она родилась, не было ни одного раба — последний умер, как рассказывают, зим двадцать назад, и был ему великий почёт и уважение, потому как раб тот был очень стар. Говорят, он принадлежал к таинственному урусскому племени, обитающему далеко на западе, имел громадную бороду и волосы, которые не заплетал в косы, словно какой-то неведомый зверь. Керме не могла представить себе таких людей. Он не ходил босиком, и умел плести из трав специальные сандалии, в которые обувал монголов, наиболее пользующимся его расположением. Монголы, чтобы не портить такой прекрасный подарок, носили его на шее, и до сих пор у одного из шаманов сохранилось такое украшение.

Шона ткнулся носом ей в макушку.

— Не знаю. Никогда об этом не задумывался. Наверное, такого вообще не может быть. В восточных странах много рабов, и они всё время хотят есть и всё время усталые от работы. Наверное, они как саранча, уничтожат всё, что есть в аиле, съедят до последней косточки всех овец, потом собак, а потом начнут жевать кожу и сосать войлок. Это будет великое зло, и я бы не хотел нигде увидеть ничего подобного.

Ветер помолчал, перебирая её косы так задумчиво, будто перебирал в руках какую-то мысль. Наконец сказал:

— Здесь недалеко, за озером, есть одно место. На самом краю, где кончается земля и начинается вновь где-то далеко внизу. Там очень красиво, даже сейчас, когда началась зима. Можно смотреть, как всё на свете покрывает снег, как степь превращается в снежное покрывало.

— Мы туда пойдём? — Керме вспыхнула, словно сухая трава, к которой поднесли пламенеющую лучину.

Шона открыл рот, собираясь, наверное, и дальше расхваливать виды, которые открываются с края облака, но в последний момент прикусил язык. Сказал чуть виновато:

— Прости.

— За что же?

— За то, что не сможешь всё это увидеть сама. Но я буду твоими глазами. Я буду описывать тебе всё, что виду, и моя речь будет красноречивее, чем у восточных вельмож. Ты, наверное, никогда не была в горах. Я расскажу и про них тоже.

— Мы сейчас над горами?

— Да. Во все стороны там тянется гряда самых седых на свете стариков.

— Обед стынет!

Керме вспомнила про свои обязанности хозяйки. Соскочила с колен мужа, повела его к столу.

— А потом мы пойдём в твоё место, и ты будешь рассказывать мне про горы.

— Хорошо, — согласился Шона. И всё время, пока он ел, Керме не могла усидеть на месте.

То на самом деле был край облака. Керме на коротком поводке сомкнутых рук могла сделать вперёд два шага, а на третьем начиналась пустота, настоящая, глубокая и пугающая. Она выла и металось, пульсировала, как кровь в венах, и изредка бросала в лицо снежинками.

Здесь плоть облака наконец выглядывала из-под травяного покрова. Первое время Керме не интересовалась никакими видами, она села, и стала играться с рыхлой массой, похожей чем-то на мокрый песок. Она брала её в горсть, а когда отпускала, вместо того, чтобы упасть, облачный кусочек повисал перед ней в воздухе. Его подхватывало воздушными потоками и волокло прочь, словно клочок пуха.

— Горные ручьи там текут с уступа на уступ, словно язык между лисьими зубами. Качаются деревья, обвив корнями скалы. Зима всегда начинается с гор, а у самых высоких есть снежные шапки¸ которые не тают даже летом.

Керме благодарно сжимала руку мужчины. Шона мог бы ограничиться двумя скупыми словами, как обычно, съев на ужин начала и окончания, но вместо этого нарисовал для неё настоящую картину словами.

— Деревья! На что они похожи?

— Отсюда — на всё, на что угодно, только не на деревья.

— Самое высокое дерево, с которым я познакомилось, было с меня ростом. Ну, или немного выше, так, что оно могло положить мне на голову свои руки. Руки у него с такими маленькими, плоскими пальчиками. Очень смешное. Мы даже подружились. Но оно осталось где-то в степи, и мы больше не встречались.

— Эти гораздо выше. Если вдруг одно такое упадёт рядом с рекой, то по его стволу можно перейти на другой берег, а в листве живут такие животные, которые никогда не спускались на землю. Но только мы сейчас ещё выше их, — Шона оглянулся и сверил взглядом солнце. — Даже наши тени выше их.

— Как хорошо!

Керме закрутилась от радости, растопырив локти, и Ветер со смехом придержал её.

— Здесь очень хороший воздух. Давай, мы останемся здесь подольше? Нас ведь никуда не сдует?

— Сейчас почти безветренно.

Конечно, безветренно, — подумала Керме, — он же здесь, со мной.

Она спросила:

— Что это за горы?

— Степь, по которой ты путешествовала со своим аилом, лежит к югу от этой гряды. Мы стоим спинами к ней. Они длинные, как язык муравьеда, и тянутся, насколько хватает глаз. Самые высокие вершины покрыты снегом круглый год, туда рискуют подниматься только горные козлы. Я не раз видел горных козлов, и по гордости и стати они превосходят самых лучших жеребцов. Это не просто так — ни одно животное не может забраться на такую высоту, а потом ещё скакать с пика на пик, бросая вниз такие тени, что даже снежные барсы прячутся в своих пещерах.

Керме вспомнила Растяпу и взгрустнула. «Он смотрел именно на эти горы, — поняла она. — Интересно, получилось ли у него до них добраться?»

Каждый день, закончив с делами в шатре, она выходила туда, где стояли они вдвоём, держась за руки. Шоне, должно быть, и в голову бы не пришло, что незрячая жена способна совершить долгий путь вокруг озера. Дорогой гадала — не поздно ли ещё застать горы? Может, их уже унесло куда-нибудь в степь, как соринку бурным водяным потоком. Садилась и устремляла лицо вперёд и немного наверх. И с радостным чувством улавливала ток холодного воздуха с заснеженных вершин.

И снова накатывало чувство горячей пустоты в чреве. Будто горький корешок под языком. Будто набухающая перед приходом весны земля. Керме не могла дождаться, когда она, эта пустота, начнёт заполняться чем-то хорошим и глубокомысленным. Время крошилось под пальцами, и когда она приходила в себя, солнца уже не было и в помине, а на озере начинали свой вечерний концерт лягушки. Пора было возвращаться.

Здесь было много птиц, и девушка находилась с ними почти на одном уровне. Иной раз казалось, что орлы проносились, едва не задевая крылом её вытянутых рук. Керме выплела у себя из халата перо. Подняла над головой, и тотчас кто-то выхватил его, унёсся с прощальным клёкотом. Керме закричала в ответ. Они так быстро проносятся, думала Керме, что их крик должен быть одновременно приветственным и прощальным.

— Я хочу летать! — крикнула Керме.

Наверное, Растяпа хотел стать горным козлом. Интересно, рога у него выросли сами, или пришлось прилаживать между ушами прутики?..

Мысли о Растяпе не отпускали её. Те ли это горы, к которым он стремился? Получается, она оказалась здесь раньше него, а ведь он так сюда хотел, и такая грусть была во всей его позе, в морде, подставленной северным ветрам, и эта же грусть текла под его мягкой шкуркой.