Тереза Тур - Мой ректор военной академии (СИ)

— Помогите… Пожалуйста… — я не могла кричать. Я могла едва слышно хрипеть. — Во имя всего святого — помогите.

Впервые за последние двенадцать лет я не испытывала паники, снова и снова вспоминая то, что произошло дальше… Наконец-то я могу с уверенностью сказать сама себе: «Нет, Ника, — тебе не померещилось, ты не была в обмороке, — все, что ты вспоминаешь сейчас — было на самом деле!» Легче не стало, — наоборот, проблем прибавилось, и все-таки осознавать, что с тобой все в порядке — ни с чем не сравнимое удовольствие! До сего момента эти воспоминания мучили и терзали… Смутными сомнениями…

Дверь машины вырвали, словно она была из бумаги. До сих пор в мельчайших подробностях помню длинные, легкие, будто прозрачные пальцы, тяжелые кольца, узкий рукав, закрывающий руку до костяшек….Помню, как сверкнуло золото вышивки, отражаясь в темно-карих глазах. Огромных, внимательных, и…очень грустных. Золотые искорки, правильные черты лица, волны мягких каштановых волос, тонкая талия, перехваченная широким поясом со странным, но очень красивым узором, который почему-то отделился от хрупкой фигуры и медленно поплыл на меня… Все это медленно исчезало из сознания…

— Сын… — все же сложились мои губы, — сын…

— Надо же. Тоже мальчик. Сколько ему? — доброжелательно поинтересовалась незнакомка, словно мы встретились не в покореженной машине, а на какой-нибудь встрече новоиспеченных мамаш.

— Два. Скоро будет…

— Будет, — кивнула женщина. — Обязательно будет. Как и моему.

Я не видела, что она делает, слышала только мелодичное пришептывание на непонятном языке.

Потом заплакал Паша — горько и обиженно. Перепугано. Но сильно.

— Так, — тяжело дыша, проговорила женщина. — Все. Времени доработать до конца нет, но ничего. Шпагу в руки возьмет, — и все разработается. Теперь вы. А то покалеченной маме без ног тяжело будет за таким сильным мальчиком бегать…

На мой лоб опускается теплая ладонь. Раздается мелодия непонятных слов — только более громкая, требовательная. Боль отпускает.

— Вот так-то лучше, — тихо говорит женщина. — Внимательно, с каким-то печальным любопытством долго смотрит на меня.

— Зачем вам такой мужчина?

И она брезгливо кивнула на потерявшего сознание Виктора.

— У него только лоб разбит — и все. Он, в отличие от вас с сыном, остался бы жив. И даже не покалечился особо. Зачем рядом мужчина, который не защищает свою семью ценой собственной жизни? Оставь его. И шпагу дай сыну с первых шагов — разрабатывайте кисть — некогда мне уже…Пора.

И она исчезла.

В тот же день, как только нас отпустили из больницы — сотрудники ДПС и МЧС все никак не могли поверить, что мы с сыном не пострадали — я собрала вещи. Пренебрегла объяснениями, упреками свекрови — как же, ее мальчик под следствием — а я бегу — и ушла.

Виктор особо не расстроился:

— Любви между нами особой не было, — пожал он плечами. — По залету — это и есть по залету… Да и скучная ты. Драйва с тобой рядом никакого. Ботан.

Я смотрела на него — и не понимала себя. Чем я думала? Куда смотрела? Рядом со мной был мальчишка, который не умеет ценить жизнь — ни свою, ни чужую. Ни даже жизнь своего сына.

Отец помогал отделаться моему экс-супругу условным сроком — мне досталась квартира. В короткие сроки я защитила кандидатскую диссертацию и вышла на работу в Академию МВД — преподавать историю. А через шесть лет отвела Пашку на фехтование. Брали с девяти, но я уговорила. И через четыре года сын выиграл первенство города, потом стал третьим в своей категории на России и попал в первую десятку олимпийского резерва. И понеслось… Соревнования, тренировки, репетиторы почти по всем предметам, чтобы не отставать в школе. Спасибо родителям — и моим, и Виктора — лагеря и очень дорогую экипировку с мастер-классами они брали на себя. Объяснять такой выбор, Слава Богу, мне ни разу не пришлось — Паша так был увлечен этим видом спорта, что такого вопроса ни у кого не возникало, все были уверены — сам захотел.

Я редко приходила на соревнования. Почему-то мне это причиняло боль… Каждый раз, наблюдая за тем, как легко, грациозно, на самом деле молниеносно, но почему-то лично для меня это выглядело как в замедленной съемке, — сын делал выпад и неестественно выворачивал кисть, — я снова слышала ее голос…Видела ее руки. Золотые искорки в темно-карих глазах. На меня снова плыл замысловатый узор, отделившись от тонкой талии. Снова охватывал ужас, холодели ладони и болела голова.

А еще через двенадцать лет ко мне в дверь постучалась измученная и раненая женщина. Это была она, — та, что двенадцать лет назад спасла меня на кольцевой. Только на этот раз она была в черном брючном костюме. Волосы были стянуты в хвост, миндалевидные глаза чуть подведены. Но почему-то именно этот современный вид показался мне маскировкой. Это была она, но ощущение, что именно тогда, двенадцать лет назад я видела ее такой, какой она и должна быть не проходило. Рядом с ней стоял бледный мальчик — Пашкин ровесник. И когда странная гостья попросила помочь выжить ее сыну, как она помогла тогда моему, — я помчалась на кухню за бинтами и перекисью, а когда вернулась — ее уже не было. Не обращая внимания на двух мальчишек, настороженно косящихся друг на друга, не обращая внимания на Пашку, который кричал про проход с радужной оболочкой, в котором исчезла незнакомка — я села на пол и заплакала. Вся тяжесть этих лет вдруг отпустила сразу. При этом вопросов было больше, чем ответов… Нет, я не сумасшедшая — эта женщина действительно была там, во время аварии двенадцать лет назад. И да, — я сумасшедшая, — потому что в моем коридоре появилась и исчезла женщина… А потом заговорил этот странный мальчик. Тихо, медленно, и очень серьезно.

И вот я скрываюсь с двумя четырнадцатилетними мальчишками…

Сначала мы попетляли вдоль кольцевой — выехать на нее у меня не хватало духа — проехала Волхонским шоссе до Пулковского, там постояла в пробке до Гатчины. Потом неслась прочь, прочь от города по Киевскому шоссе. Доехала до неприметного поворота на Москву — еще в городе мне пришло на ум странное название — Яжелбицы. Вот уж где я никогда не была… Там я решила свернуть с трассы.

Небо начинало сереть, когда я увидела указатель на нужный поворот. Дорога была такая, что казалось — по ней только что отработала эскадрилья тяжелых бомбардировщиков. Мы проехали через уже проснувшуюся деревеньку, постояли, пропуская стадо коров. Еще километров двадцать. Рассвет. И у меня резко стали слипаться глаза — меня повело. Я прижалась к обочине, вышла, ежась от холода. Где-то в машине был термос с кофе, который я сварила еще в Питере. Надо было бы достать. Но на заднем сидении спали мальчишки — будить их было жалко.