Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)

— Забавно, — с иронией горько рассмеялся юноша, поворачиваясь к столу, по отделке которой вливались и угасали отсветы, — ту часть человечества, что создали первые механизмы, проклинают, и по сей день, хотя, сколько многого они привнесли в науку и культуру, медицину. Не верю я истории, записанной нашими предками, и многое бы отдал, чтобы узнать, что за события произошли во времена Старого Света.

— Твои слова оскорбительны, — непроизвольно вырвалось из его бледных уст.

— Я всего лишь высказал свое мнение относительно того, чего не понимает логика моего разума. То, что я не живу по предписывающим мне канонам, не означает, что я грешник во плоти.

Он вполоборота обернулся на Ская, с укоризною шепча:

— Но ты же, так уверенно и рьяно защищающий устои не был там и не знаешь всей истины. К чему же смело утверждаешь мою неправоту?

— Похоже, что такого юного человека воспитали в еретических верованиях. Мне горько осознавать, что я нахожусь с тобой в одном помещении, — с грубой, почти ядовитой откровенностью сказал он, и белокурые волосы осветил нимб чистого злата.

— Не волнуйся, я скоро буду должен покинуть тебя, поэтому ты сможешь передохнуть физически и духовно от моего оскверняющего присутствия, — равнодушно пожимая плечами, ответил британец, начертив в воздухе прямую черту и круг вокруг линии. И по отданному молчаливому приказанию, металлические псы с громким звоном сложились, превратившись в небольшие бусины. С десяток таких округлых золотых камней могли легко уместиться на его ладони. Александр бросил камни в черный коробок, где лежали еще серебряные и жемчужные украшения, и повернулся, чтобы уйти, но остановился, не смотря на Ская произнеся:

— Твои недуги могут вернуться, но если ты сохранишь трезвость рассудка и позволишь себя вылечить, несмотря на мое юродивое воспитание низшего класса, то к вечеру уже сможешь стоять на ногах и исполнять простейшие манипуляции ветров. Не в моих интересах, чтобы тебе стало плохо в первый же день Турнира.

— Мне нужно написать письмо, — вместо должного ответа, сказал Скай.

— О, Вашему Превосходительству не стоит печься о столь незначительных проблемах, если Вы не знаете, как сообщить о своем пребывании в чужих покоях, то я уже я составил послание, воспользовавшись Вашим не самым лестным состоянием здоровья, — и юноша коварно усмехнулся, вынимая из-за пазухи чернильный конверт, скрепленной красной гербовой печатью, как штукатурка в просторных залах особняка. Скай услышал скрежетание рядом с собой, увидев, что птица, вырывающаяся изо рта Императора, размахивает крыльями, словно готовясь к полету. И при первом же взмахе в полете, тело ястреба увеличилось, и крупная птица уселась на плечо юноши, сияя кинжально-острым оперением. Одно такое перо с легкостью могло разрезать камни. Александр поднял плотный конверт к клюву механизированного существа, и тот несколько раз повернув голову, ухватился за оттиск, выгравированный по середине, и взмыл в воздух так же быстро, как и настоящий небесный хищник. Пролетая между занавесами, птица задела крыльями тонкую ткань, и шифон опал крупными лоскутами, и лучи зажигали алеющим снопом оборванные нити пожаром.

— Конечно же, я не мог заставить волноваться знатных вельмож. Вполне вероятно, что позже у меня и у этой девочки возникли бы проблемы. Конфликт с величайшей дворянской семьей Османской Империи мне не нужен. Письмо отправлено на имя Принцессы Софии, в качестве печати я использовал кольцо с гербом твоего дома. Надеюсь, что это сойдет за полное и достаточное доказательство твоей безопасности.

— Что ты там написал? — с мрачным видом потребовал он, и глаза его недоброжелательно сощурились. Тягучий голос его расплывался по комнате веерами ветров, развевая балдахин из темно-багряного шевиота над широкой кроватью, взволнованным и цепным звоном гремела стеклянная посуда, ящики в столах затрещали, как при раздающихся волнах землетрясения, а тяжелые двери с грохотом ударились о стены, отчего рядом раздался непроизвольный тонкий вскрик. Белое покрывало из мериносовой шерсти стянулось вниз и упавшая на спину Лира, застонала, с недовольным, хныкающим плачем поглаживая пострадавший затылок. Девушка, в чьих волосах зажигались искры золота и бледной красноты, пораженным и затуманенным взором, всматривалась в белоснежный потолок и позолоченные сиянием солнечной колыбелью гобелены, и в миг картины в драгоценных перламутрово-багряных рамах очернялись темными миазмами. Побледневшее от ужаса лицо Александра развернулось к столу к стоящим в ряд вытянутым колбам, разбившихся в гулком звуке от уплотненного атмосферного давления в воздухе.

— Остановись, — в холодном возбуждении прокричал Александр, в сердечном страхе сбрасывая книги и стряхивая записи на холодные каменные плиты, чтобы их не залила пагубная жидкость. Но старинные страницы воспламенялись от одного соприкосновения с иссиня-серой дымкой, и за быстротечным сгоранием наблюдали ясные и захватывающие зеленые глаза.

И когда темные чернила распадались в пепельных комьях, лицо ее с сожалением обратилось на Александра пытающегося в отчаянии голыми руками остановить растекающуюся кислоту. Едва кожи коснулись, исходящие ядовитые испарения, что обжигали черное древо стола и окисляли серебряный металл, тело окунулось в раскаленный накал. Глаза его расширились, когда он почувствовал, что его изнутри прожигала боль от вдыхаемого кислорода. Юноша пытался спасти хотя бы часть письменных трудов, но заметив воспаленные ожоги на кончиках пальцев, прекратил ничтожные старания, осознав бесполезность своих усилий. Он достал из кармана чистый кусок белой хлопчатой ткани, встряхивая лоскут и прикрывая пораженные участки кожи. Верхний слой эпидермиса быстро сгорал от такой дозировки, и если он продолжит дотрагиваться до отравленных бумаг, то спалит себе руки до костей.

— Это все твоя вина постылый османец! — шептал он, опуская плечи и резко отворачиваясь, не в силах созерцать пожираемых пламенным завихрением огня страницы.

— Говорил же тебе, что нужно умерить свою вспыльчивость, — с накатившей усталостью в голосе и повергающим взглядом промолвил он, посмотрев прямо в голубые глаза, все еще поглощенные темными впадинами, сводивших разум в беспросветную бездну.

— Помоги ему, — посоветовал юноша, кидая на колени два свертка ткани, обтянутых тугой красной веревкой. Лира потерла глаза в неловкой спешке, развязывая тугие узлы и прикладывая к своему лицу, а прежде чем поднести к лицу раненого смоченную лекарственным снадобьем тряпицу, она осторожно спросила, несмело начиная:

— Ты, позволишь…

Она видела, как на дне его зрачков сгущаются просторы бескрылых сумерек, в беспроглядных окаймлениях летели черные агнцы, и духи грозовых пучин, и жестокие, и холодные ветры, что вздымали в зиму недвижимые горы снега. И внутренне, она содрогалась, видя ледяной и бездушный взор, направленный в омут ее собственной души. Лира дотронулась до мягких волос, облитых бесконечным вкраплением солнечных лучей, мягких, как вода и спешное прикосновение летнего ветра в утренний зной.