Мэгги Лерман - Цена всех вещей

— Что ты имеешь в виду? Здесь мило.

— Разве ты не ощущаешь чувство фатальности происходящего? Сюда приходят люди, которые потеряли надежду. — Гекамистка посмотрела на нас, Мина улыбнулась в ответ и продолжила еще тише. — Они больше не могут выживать своими силами.

— Куча народу пользуется заклинаниями.

— Люди делают опасные вещи из-за ненависти к самим себе.

— Я ненавижу рак, — ответила я. — Ты тоже ненавидишь рак, так ведь?

— Это все равно что ненавидеть снег или красный цвет.

Она не стала объяснять, что имеет в виду, но у меня было множество времени для того, чтобы обдумать ее слова, и я поняла, что сестра считает рак чем-то обычным, вроде снега. Нет смысла ненавидеть то, чему нет до тебя никакого дела. Ненавистью не победить болезнь, ты просто погрязнешь в этом чувстве. В тот момент я не знала, что ей ответить, поэтому мы просто собрались, поблагодарили гекамистку за потраченное время и побежали к парковке, где стояла наша машина.

Три года спустя, отправившись за заклинанием красоты, я вспомнила тот разговор. Когда я сообщила сестре о том, что сделала, Мина была немногословна. Неудивительно, учитывая, что нас разделяло полмира. Ее сообщение уместилось в одну строчку: «Не могу здесь писать. Нет времени. Удачи. Люблю тебя». Словно это была телеграмма, в которой надо платить за каждое слово, а не письмо, отправленное из одного из интернет-кафе Уттар-Прадеша. [8] Уттар-Прадеш — штат в Индии. Она могла бы написать и больше, но ей было все равно. Она бросила меня.

И я вспомнила об этом снова, когда получила заклинание дружбы. Пока гекамистка творила заклинание в маленькой гостиной, так непохожей на стерильный офис псевдоврача, куда мы ходили с Миной, я вдруг вспомнила ее слова о том, что все, кто сидели в этом кресле, полностью отчаялись и испытывали ненависть к себе.

Я думала об этом и, хотя внутренне мне хотелось не согласиться с Миной, она была права. Я впала в отчаяние, и я ненавидела себя. Все, что она говорила о заклинаемых, было правдой.

Гекамистка открыла новую коробку печенья и высыпала горсть на столешницу.

— Подобные заклинания называются «крюк», — сказала она, продолжая возиться с печеньем и зазубренным камнем. — Одно съешь сама, а остальные отдай друзьям, и они не смогут покинуть тебя.

— Как долго оно будет действовать?

— Хороший вопрос. Хороший, хороший, хороший. Сколько сможешь заплатить?

— У меня есть четыре тысячи долларов. — Я сняла дневную норму со своего сберегательного счета и опустошала мамин бумажник четыре дня подряд. Мама даже не заметила. Толстая пачка хрустящих банкнот лежала посреди стола, совершенно неуместная в этом обшарпанном доме.

Гекамистка вдруг застыла и повернулась ко мне:

— Этого достаточно, чтобы я сделала его постоянным.

— Звучит здорово, — сказала я.

— Люди растут. Люди меняются. Ты уверена?

— Уверена, я уверена. — Я толкнула пачку так резко, что деньги веером рассыпались по столу. — Я не буду одинока.

Гекамистка молча отвернулась к столешнице. Вскоре она передала мне блюдо, на котором лежали четыре печенья. Я ткнула в них пальцем.

— Здесь одно лишнее.

Она посмотрела на тарелку, словно стараясь сосредоточиться и пересчитать движущиеся объекты.

— А… вижу. Ну, сохрани его. Никогда не знаешь…

— Заклинание красоты ухудшило мои умственные способности, — произнесла я (в доказательство я получила двойку по химии). — Но что отнимет у меня этот крюк?

Колдунья на секунду заколебалась, и я уже подумала, что не получу ответа на свой вопрос или же гекамистка солжет. Она уже получила деньги, так о чем ей теперь беспокоиться? Но ответ прозвучал правдиво.

— Крюки влияют на перемещения и контроль. Крюк будет удерживать дорогих твоему сердцу людей рядом с помощью удачного стечения обстоятельств. Они будут видеться с тобой каждые три дня, не смогут уехать дальше, чем на пятьдесят миль, сколько бы ни пытались. Ты можешь обнаружить, что остальные сферы твоей жизни… разладились.

— Что это значит?

— Заклинаемые останутся на крючке. Другие вещи сорвутся с крючка.

— Какие вещи? Что значит «сорвутся с крючка»?

Гекамистка пожала плечами. Она не собиралась или не хотела объяснять что-то еще.

Я решила не беспокоиться по пустякам и вместо этого подумала о Мине, которой посвящала годы своей жизни, все мысли, надежды и желания, и которая, стоило ей выздороветь, тут же оставила меня позади. Рак не забрал ее в том смысле, в котором я себе представляла, и все же вырезал ее из моей жизни, словно нож хирурга. И она была моей сестрой, утверждавшей, что любит меня. Если она могла совершить подобное, то мог и любой другой.

Я съела свое печенье в два присеста.

Люди, обратившиеся к гекамистам, находились за гранью отчаяния. Я не могла с этим поспорить, Мина. Но это было так просто — перестать ненавидеть себя, когда ты красива и рядом друзья. Ненависть к себе не была ошибкой. Прежде чем стать привлекательной, я должна была пройти лечение. Как Мина прошла химиотерапию. Я не видела разницы между печеньем и химиотерапией. Химиотерапия причиняла телу даже больше вреда, чем гекам. Неужели Мина ненавидела себя точно так же, когда шла на лечение? Нет. Она ненавидела рак, я уверена в этом. А я ненавидела свое лицо и свое одиночество.

К счастью, для нас обеих существовало лекарство.

Выглядеть подавленной и больной, испытывать чувство потери чего-то важного на похоронах было несложно. Никто не смог бы догадаться, что я оплакиваю танцы, а вовсе не Уина.

Если бы они смогли проникнуть под маску скорби, то увидели бы за красными от слез глазами, как я прыгаю и кружусь вместе с остальными танцорами в элегантно-романтичном па-де-де, [9] Па-де-де — одна из основных музыкально-танцевальных форм в балете. Состоит из выхода двух танцовщиков (антре), адажио, вариаций сольного мужского и женского танцев и совместной виртуозной коды. полупрозрачная и мерцающая, точно призрак, во время сольного выхода. Они увидели бы, как я снова и снова повторяю движение после того немыслимого, непостижимого провала в танцевальном классе. Они могли бы увидеть, как я ощупываю все мускулы, один за другим, понимая, что по-настоящему не владею ни одним из них.

Но они не могли заглянуть в мои мысли, поэтому я позволила им думать, что горюю об Уине. Смошенничала.

Сначала мне показалось, что нужно рассказать Диане и Джесс правду о заклинании, но потом случилось то падение в классе. Когда я вернулась домой, Джесс оторвалась от книжки и спросила, как все прошло.

— Хорошо, — ответила я. Прошлые занятия бывали и болезненными, и радостными, и изнурительными, и скучными, но по сути своей всегда хорошими.