Мэгги Лерман - Цена всех вещей

Мы вышли в холл, но она не спешила уходить даже после того, как я села на скамейку для переобувания. Ее пальцы с силой впились в мою кожу.

— Я в порядке, — сказала я, но моя наставница все равно не уходила. — Со мной все нормально.

Она с опаской выпустила мою руку.

— Сиди столько, сколько нужно, Ариадна.

— Я вообще не хочу тут сидеть.

Ровена покачала головой.

— Иногда тело знает то, о чем голова даже не догадывается.

Это напоминало какой-то вычурный танцевальный афоризм, которым можно объяснить что угодно: от жесткого бедра до защемления нерва, но в этот раз она, возможно, была права. Боль в запястье, казалось, теперь пронизывала все тело, и я больше не ощущала ничего другого. Даже стыда.

— Есть вещи, к которым невозможно подготовиться, — сказала она. — К жизненной трагедии, например.

— Да, но… Нью-Йорк.

— Когда ты уезжаешь?

— Первого августа.

— Два месяца. У тебя куча времени на подготовку.

— Мы с Джесс — мы планировали это долгие годы. Это мой шанс. Я должна быть в форме.

— Значит, будешь, — просто сказала она. — Мне нужно возвращаться в класс. Может, останешься? И мы все обсудим.

Я кивнула, но, едва она вышла из раздевалки, тут же вскочила на ноги и неуклюже бросилась к двери.

Мое тело больше не походило на единый мускул. В нем было даже не двадцать мускулов. Казалось, их тысячи. И они не подчинялись мне вовсе не из-за нехватки практики — просто я потеряла над ними контроль. Полностью.

Я променяла свою способность танцевать на какого-то глупого мальчишку. Мальчишку, с которым мы бы наверняка разошлись, стоило мне уехать в Нью-Йорк. Этот мальчик каким-то волшебным образом стоил мне девяти лет работы, занятий по пять часов в день, просмотров, соревнований и боли, всего, чем я ожидала стать, единственной вещи, в которой я была хороша. Ради того, чтобы забыть прошлое, я уничтожила свое будущее.

Вчерашняя я оказалась тупой, эгоистичной сучкой.

Братья привезли меня в церковь на похороны Уина. Посадили на скамью. Расположились по краям, как полузащитники. Словно чертовы агенты секретной службы в черных костюмах. Я не помнил похороны отца, но было заметно, что братья помнили и сравнивали, обменивались грустными понимающими взглядами. Это было их общее горе. Горе, которое они пережили вместе. Их тупой кружок, в который я никогда не смог бы вступить. Это был мой друг. И это был день Уина, а не отца. Мои мучения, а не их.

Я поднял глаза к потолку. Деревянные балки. Солнечный свет. Белый баннер в углу. Я посмотрел на свои ноги. Черные туфли. Черные шнурки. Серый ковер. Я посмотрел на свои руки. Порезы. Ссадины. Засохшая кровь вокруг полудюжины лейкопластырей, которые мама успела наклеить до того, как я рявкнул на нее, чтобы прекратила. Я поранился вчера вечером о полусгнивший скворечник на заднем дворе. Мои руки сжались в кулаки, вот и все.

Прямо посередине комнаты стоял белый гроб. Мне даже не нужно было смотреть, чтобы понять, что он там.

Я слышал, как пастор прочистил горло, и понимал, что если услышу хоть слово из того, что говорит этот самодовольный хрен, который ни разу не беседовал с Уином и знал его лишь по фотографиям, обрамлявшим пределы храма и напечатанным в конце каждой программки (ксерокопии лежали на коленях у всех присутствующих), то начну кричать и уже не смогу остановиться.

Я оттолкнул с пути Кэла, который даже не пытался меня остановить, и маму, которая попыталась схватить меня за руку, но безуспешно. И побежал мимо гроба прямо к выходу, но внутрь входили люди, толпы, вереницы людей, а снаружи было солнце, и лето, прекрасный июньский выходной день, первый летний уик-энд. Вот ведь хреново офигительное чудо. Я развернулся, не доходя до двери, и зашел в кладовую, заваленную транспарантами и баннерами. Я уткнулся в ткань так, чтобы ничего не видеть, и заговорил сам с собой.

— Трус.

— Я не боюсь.

— Тогда зачем прячешься?

— Не хочу быть частью этого дерьмового фарса.

— Ты прячешься. Ты не хочешь, чтобы кто-то тебя видел. Ути-пуси, бедненький Маркос. Думаешь, они не заметят, что ты исчез?

— Мне все равно, что они подумают.

— Даже твои братья? Они где-то там. Гадают, что, черт возьми, на тебя нашло.

— Им наплевать на Уина.

— Но тебе не наплевать. Перестань вести себя, как трус, и выходи отсюда.

— Зачем?

— Это на твоей совести. Ты должен.

— Но почему я?

— Потому что ты Уотерс. Запомни это.

Я еще несколько раз вдохнул и выдохнул в ткань и уже собрался на выход, когда дверь открылась. Я потянулся к ручке, чтобы закрыть ее, и оказался лицом к лицу с Ари Мадригал.

— Привет, — сказал я.

Она уставилась на меня заплаканными глазами, но ее грусть не привела меня в ярость, как это было с остальными. Мы с ней любили Уина достаточно сильно, чтобы быть достойными этой боли.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

Я пожал плечами.

— Зачем ты открыла дверь?

— Хотела на минутку уединиться.

— А-а-а.

Она окинула кладовку внимательным взглядом и отпустила дверь.

— Извини, что побеспокоила.

— Подожди! — я схватил ее за руку. Она посмотрела на мою руку, и мои пальцы разжались. — А ты — ты придешь позже к нам домой?

— Да, возможно.

— Нам нужно поговорить, — сказал я.

Ее глаза расширились, она судорожно сглотнула. Словно боялась чего-то.

Трус.

— Не думаю, что это хорошая идея, — заметила она.

— Почему нет?

— Я… хочу побыть одна.

В памяти на миг вспыхнул тот вечер, когда погиб Уин, — песок, и дождь, и небо. Каким счастливым и величественным был тот момент. Я подался вперед, раскинул руки и обнял ее.

Она не отшатнулась. Лишь напряглась всем телом. Когда я отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо, даже зубы ее были плотно сжаты.

— Прости, — сказал я и больше не стал ее задерживать.

Она отступила назад и быстро смешалась с остальной толпой. Священник начал свою традиционную речь, но слов отсюда не было слышно.

Ари была не из тех, кого бы я выбрал в друзья. Ее привел Уин. Сначала она казалась такой же, как все остальные девчонки, но, когда проводишь с кем-то достаточно много времени, люди начинают преподносить сюрпризы — делают что-то неожиданное или необычное и предстают перед тобой в новом свете. Ари заставляла меня смеяться, и это делало ее для меня какой-то настоящей.

Возможно, сейчас она была моим самым близким другом. Не лучшим другом — не таким, каким был Уин. Просто единственным человеком, который знал меня по-настоящему.

Она пошла прямо туда, села и стала слушать. Она знала Уина. Если она могла это сделать, то мог и я.

Я шагнул обратно в церковь.

Черные пиджаки.

Склоненные головы.

Белый гроб.

Сестра Уина Кара сидела в переднем ряду и дышала, как все маленькие дети, порывисто и часто, стараясь не разрыдаться.