Мэгги Лерман - Цена всех вещей

Зная, как среагирует заклинание, я осознавала: то, что случилось потом, было частично, если не полностью на моей совести.

Было так рано, что земля еще не успела прогреться. Мужчина средних лет на грузовике развозил газеты. Машины на дороге отсутствовали, и в тишине жужжание цикад казалось особенно громким. Когда я подъехал к дому Дианы, дверь открыла ее мама в халате. Она улыбнулась так широко, будто я приехал объявить ей о победе на скачках. Должно быть, Диана не стала рассказывать ей о том, что я натворил. Я ненавидел ее за то, что она на меня не орала.

Вместо этого она позвала Диану и попыталась завязать со мной ничего не значащий разговор, но я сделал в ответ каменное лицо и смотрел куда-то мимо до тех пор, пока не появилась Диана.

Наконец она пришла, в майке на бретелях и пижамных шортах. Волосы ее были собраны в хвост, а лицо при взгляде на меня — хотя прошло уже больше недели — побледнело. Словно я для нее никто. Никакого гнева. Никаких летящих в голову ламп. Ничего.

На секунду я испугался, что она воспользовалась заклинанием и стерла меня из памяти, но потом она обратилась к матери.

— Можем мы на секунду остаться наедине? — Когда ее мама ушла, я заметил — всего на секунду — отблеск боли под маской равнодушия.

— Чего ты хочешь, Маркос? — спросила она.

— Мне жаль, — сказал я. — Мне так жаль. Я был полным придурком — не могу поверить, каким я был придурком — мне просто необходимо извиниться.

— Ты целовался с Кей.

— Это была дурацкая ошибка.

— Ты орал на меня. И не разговаривал со мной почти две недели.

Она спокойно перечисляла мои преступления, и это звучало гораздо более страшно, чем если бы она просто на меня орала.

— Прости меня, Диана.

Она сделала глубокий вдох и выпрямила спину.

— Хорошо. Я тебя прощаю.

Мой рот беззвучно открылся и закрылся раз десять.

— Ты… что?

— Да. Спасибо, что зашел. Это мило с твоей стороны. Пока.

Она начала закрывать дверь, но я протянул руку, чтобы остановить ее. Она посмотрела на руку, потом на меня, и я почувствовал себя личинкой, или, скорее, даже мертвой личинкой, разлагающейся у нее на крыльце.

— Стой — подожди секунду. Мы можем снова стать друзьями?

— Не думаю.

— Но ты сказала, что простила меня.

— Да.

— Не очень-то это похоже на настоящее прощение, если ты больше никогда не желаешь меня видеть.

В глазах ее полыхнула ярость:

— Ты пришел сюда, чтобы прочитать мне лекцию о том, как правильно прощать? Как странно, что из всех людей этим решил заняться именно ты.

У меня не было сил размышлять о том, что именно она имела в виду под словами «из всех людей».

— Я пришел сюда не для того, чтобы тебя учить, нет. Я здесь для того, чтобы ты могла на меня наорать, объявить, что я сломал тебе жизнь.

Она словно выросла дюймов на пять. Ее глаза вдруг оказались вровень с моими.

— Не льсти себе, Маркос. Я выше этого.

— Ты должна дать мне второй шанс!

— Зачем? — спросила она, и ее голос удивительно напомнил мне голос Уина в моей голове.

— Потому что я… — Я осекся, сглотнул и вдруг словно увидел себя со стороны. Увидел этого жалкого лузера, просящего и умоляющего. Еще никогда я не заходил так далеко. Нужно было держать себя в руках. Никакой ерунды. Только правда.

Хотя правда резала глаза.

— Потому что я скучаю по тебе и не могу перестать о тебе думать. Потому что ты действительно мне жизненно необходима. Потому что мне страшно оттого, в кого я превращаюсь, когда тебя нет рядом. Потому что тот парень, парень, которым я был, настоящее дерьмо. — Она открыла рот, словно собираясь возразить, и я торопливо продолжил. Не потому, что надеялся ее убедить, а из-за того, что хотел оттянуть ее неизбежное «нет». — И если уж быть абсолютно честным, каким я сейчас и являюсь или, по крайней мере, стараюсь быть, мне действительно кажется, что я по-своему тебя люблю. Хотя точно я не уверен, потому что никогда ничего подобного не испытывал. Я пытался понять, что сказал бы об этом Уин. Конечно, подобные попытки обречены на провал, но он был более хорошим человеком, чем я, и мне подумалось, он сказал бы, что это любовь. И что я должен признаться тебе в своих чувствах. Что я и делаю. Я люблю тебя. Думаю, так.

Я заставил себя посмотреть ей в глаза и замолчал, потому что она плакала. У меня перехватило дыхание, словно бейсбольный мяч вдруг угодил мне в солнечное сплетение: я заставил ее плакать. Это выражение на ее лице появилось из-за меня.

Вряд ли в этом было что-то хорошее. Возможно, у меня и не было никакого опыта в любовных признаниях, но я сомневался, что безумные рыдания — лучший вариант ответа.

— Пожалуйста, оставь меня одну, Маркос, — сказала она. — Я не смогу сделать тебя хорошим человеком. Почему бы тебе просто не стать им? Самому?

Я сделал шаг назад и покачнулся. Мне вдруг стало холодно. Я попытался вдохнуть, но от боли из груди вырвался только свист.

— Я… Я рассказал всю правду, — произнес я.

— Спасибо тебе за это.

Она закрыла дверь.

Я стоял на коленях на лужайке перед ее домом.

Нужно было подняться, иначе ее мать могла увидеть меня в таком состоянии.

Нужно было подняться, чтобы Диана не посмотрела в окно и не увидела меня на коленях.

Нужно было подняться, чтобы найти бутылку «Маркере Марк» и уйти в забытье.

Я должен был подняться.

Должен был.

После того, что произошло между мной и Эхо в грузовике, я просто обязан был раздобыть денег. Нельзя было оставлять все как есть. В противном случае очень скоро я мог совершить ошибку, после которой уже никогда не смог бы вернуться в исходную точку.

В конце концов, это было не так уж сложно. Мы с Маркосом резались в видеоигры. Мне даже не пришлось отрываться от игры.

— Если бы мне понадобились деньги, — сказал я, — мог бы ты их мне одолжить?

— Сколько?

Ни один из нас не оторвался от экрана. Маркос расстрелял парочку пешеходов.

— Пять тысяч.

Он ничего не сказал, и я даже подумал, что Маркос вот-вот рассмеется. В этом случае я бы тоже рассмеялся и следующие лет тридцать платил Эхо со сдачи, которую находил под автоматами с содовой.

— Хорошо, — сказал Маркос. — Тебе они правда нужны?

— Да.

— Тогда ладно.

А в понедельник между четырьмя и пятью часами дня он протянул мне конверт. Я положил его в свой шкафчик и весь день провел в трясучке.

Но что было делать потом? Должен ли я был пойти к Эхо домой и сразу же его отдать? Должен ли я был ощущать, что теперь можно слопать сэндвич, медленно черствеющий в моем бельевом ящике? Должен ли я вообще был что-то делать?

Нет.

Для начала я принес конверт домой, высыпал деньги на кровать и уставился на получившуюся кучку — самая большая сумма, которую я когда-либо держал в руках. Их было даже больше, чем я мог себе представить. Высокая такая стопка. В основном двадцатки, немного мятых десяток, и пятерок, и однодолларовых купюр, и какая-то ненастоящая сотня. Ненастоящей купюра казалась потому, что только мифические богачи из кинофильмов имели в кошельке такие деньги.