Криптонов Василий - По ту сторону Алой Реки

Отвращение к людям, среди которых прошла жизнь, переполнило сердце Исвири, и она, всхлипнув, ударила кулаком по навесу.

— Ты чего дерешься? — послышался мужской голос. Исвирь обернулась. Приближался Саквобет.

— Ничего, — огрызнулась Исвирь. Принялась крутить ручку ворота.

Саквобет остановился рядом и молча следил за ее движениями. Когда он заговорил, Исвирь ощутила запах перегара:

— Отсюда ведь не пьют больше.

— Не пьют.

— А ты что же?

— А я — пью.

— Там ведь этот… староста валялся.

— Валялся.

Разговор явно не клеился, и Саквобет, почесав затылок, перешел к главному:

— Слушай, ты бы это… Ну, хватит уже по этому-то своему чахнуть. Мы с парнями почти дом мне построили, скоро новоселье справим.

— И что?

— Ну как что… Один ведь я теперь. Хозяйка нужна.

— Блевотину за тобой подтирать?

Исвирь сама не ожидала, что так резко ответит. Но слово вырвалось. Она взяла ведро обеими руками, вылила часть воды обратно, чтобы не так тяжело было, и приникла губами к холодному железу. Глотнула ледяной воды, вспомнив, как впервые коснулись ее губы любимого. Какими холодными они были… По телу пробежала сладкая дрожь, будто девушку трясло от холода.

— Чего ты сразу? — оскорбился Саквобет. — Я ведь по-хорошему хотел.

— А по-плохому как будет? — посмотрела на него Исвирь. — Ты с тех пор хоть день трезвым провел?

Ведро загремело о стенки колодца, плеснула вода.

— У меня мать убили! — стукнул себя кулаком в грудь Саквобет. — Бабку сожгли! Сестру…

— А ты и рад стараться. Вот счастья-то привалило: пей — не хочу! И слова ведь никто против не скажет, горе у него.

Саквобет тяжело дышал. Кулаки сжались так, что костяшки пальцев хрустнули. На шее вздулись жилы, глаза налились кровью.

— Ох, подумала бы ты, — прорычал он. — Наговоришь грубостей, а потом сама ведь приползешь. Кто тебя еще такую возьмет, порченую, да еще и вампиром?

Исвирь молча взялась за ворот, а когда ведро поднялось, перевернула его на голову остолбеневшему Саквобету. Холодная вода окатила парня, а ведро так и осталось на голове. Выглядел он при этом настолько забавно, что Исвирь, не удержавшись, хихикнула. Потом, правда, поняла, что лучше убраться подобру-поздорову, и побежала обратно к дому. Позади ревел обиженный Саквобет.

Вечером вернулся из города поддатый отец. Никто не знал, какими правдами и неправдами он упросил взять у него кровь, но кровь взяли.

— Благодетель чертов, — ворчал отец, распаковывая привезенные свертки. — Вольную он дал! Спросил бы кого, что ли… При Эрлоте хоть и тяжко было, а денег давали досыта! Что смотришь? Про хахаля твоего говорю! — прикрикнул отец на сидящую в углу Исвирь.

— Он же как лучше хотел, — отозвалась та.

— Вот я и говорю — благодетель чертов. При Эрлоте хоть на жратву не жаловались.

Многие в деревне с грустью вспоминали недолгий период правления лорда Эрлота. Все помнили, что денег тогда было много, правда, никто не говорил, что все эти деньги улетали на еду, чтобы как можно скорее восстанавливать кровь. Зато о вкусной еде, что при Эрлоте была, говорили много и с удовольствием, заканчивая разговор неизменным плевком при упоминании предателя Саната.

— Вот, примерь-ка, — сказал отец, развернув светло-зеленое платье с оборками. — Если большевато — подшей.

— Зачем оно мне? — удивилась Исвирь.

— А замуж ты в чем собираешься?

Отец прятал глаза, говоря это.

— Замуж? — ахнула девушка. — За… За кого?

— Саквобет на днях интересовался…

— Ни за что!

— Ты прекрати голосить-то, тебе ж дело говорят!

— Не пойду!

Конечно, этим дело не кончилось. Разговоры о замужестве начинались каждый день, с обязательными криками и скандалами. После долгих боев Исвирь примерила платье. После ссоры с матерью — подшила. Но про Саквобета слышать не желала, несмотря на все увещевания.

— Да как ты не поймешь, что никто кроме него не интересуется! — убеждал отец.

— И что теперь? — отвечала Исвирь. — Так и кидаться, лишь бы муж был?

— А ты как хотела? Пока не спуталась с этим кровососом недоделанным, сколько за тобой парней ходило? Рожи друг другу чуть не били! А с тех пор — как отрезало. Устроила себе смотрины, никто больше не виноват! А Саквобет — парень нормальный, хозяйственный. Я абы за кого дочурку выдавать не стану. Ну выпивает. Ну не красавец. Так что ж теперь?

Приходил в гости и сам Саквобет. Исвирь в его присутствии вела себя спокойно, а на подмигивания и намеки не отвечала, взгляд оставался холодным, щеки если и краснели, то лишь от сдерживаемой злости.

— Да выходи ты уже за меня, пока зима не началась! — не выдержал однажды Саквобет. — Хоть погуляем всей деревней, по теплу-то!

— Никогда, — глядя в глаза, сказала Исвирь.

Когда дверь хлопнула за Саквобетом, отец и мать налетели на Исвирь, словно воронье на падаль. Ссорились до поздней ночи, а утром, выйдя из дому, Исвирь увидела, что забор облили кровью. Свиной, скорее всего — ночью у кого-то поросенок визжал. По засохшей крови не то углем, не то еще чем-то черным вывели слова: «Вомпирава сука». Исвирь засмеялась над ошибками в первом слове, а второго будто и не заметила. Заметил отец. Взяв ремень, оттащил взрослую дочь на сеновал и долго порол, перемежая удары самыми страшными ругательствами, которые мог придумать. Исвирь вытерпела все без единого звука.

Закончив порку, отец обмотал кулак ремнем, поднес его к носу Исвири.

— Сейчас приведу Саквобета, — прошипел он. — Не дай бог что-то не то скажешь — ты у меня подохнешь на этом сеновале. Поняла меня?

— Поняла, — прошептала девушка.

Отец ушел и вскоре вернулся с довольным улыбающимся Саквобетом. Несмотря на то, что перегаром от него несло на всю хату, мать не уставала нахваливать гостя и все подливала ему, да подкладывала.

— Ну что, когда свадьба-то? — подмигнул Саквобет Исвири, которая стояла рядом со столом, не в силах сесть.

— Зарезал ты свою невесту ночью, — отозвалась та. — Хоть полюбиться-то успели?

На ночь отец запер ее на сеновале. Опуская засов, чуть не плакал от усталости и боли в руках. Утешало одно: если уж переживет девка ночь, то к утру точно замуж согласится.

Всю ночь Исвирь не смыкала глаз. Дышала с трудом, хватая ртом воздух, и мечтала о смерти. Но утром, когда поднялся засов и на пороге появилась фигура отца, упрямые губы шепнули: «Никогда!»

Наверное, следующей пыткой должен был стать голод. Так подумала Исвирь, когда за весь день дверь сенного сарая больше ни разу не открылась. Есть, впрочем, почти не хотелось. Хотелось пить. Должно быть, началась лихорадка — во рту пересохло, болезненная дрожь сотрясала тело. Пытаясь согреться, Исвирь зарывалась глубже в сено и плакала.

Она ненадолго забылась, а очнувшись, ощутила жар. Раскидала сено со стоном, вдохнула воздух и закашлялась — воздух отравлен дымом. Снаружи слышался страшный гул горящего огня, кое-где языки пламени пробивались сквозь стены. На глазах девушки огонь лизнул сено и, распробовав, побежал по нему в разные стороны.