Алекс Извозчиков - Хуторянин (Лишний 1) (СИ)

Милка уснула, а я успокоился. Стоял, смотрел, а на основательно разворошенной стоянке суетилась Гретта бестолково нарезала петли вокруг рассосавшихся по округе особей, в том числе и нас с Милкой.

— Займись делом. Найди у купца нормального сладкого вина. Согрей и добавь самую малость меда и сонных трав. Да побольше, чем нам намешала, чтоб сразу с ног валило. Потом с едой разберись, — внезапно меня рассердила ее телячья нерешительность, — шевели попой, мама Гретта, не вчера поди родилась…

Она быстро-быстро закивала и несмело протянула мне чистое одеяло. Где только прятала… Минутное нелепое раздражение уже рассеялось. Женщина привычно возилась по-хозяйству, а я постарался получше прикрыть девчушку. Стало совсем хорошо и покойно. Хитрожопый Дедал, жадный урод торгаш, через чур шустрый вояка, бабы сидящие на цепи в фургоне пошли они к Богине в задницу…

Зашебуршалась Мила. Не открывая глаз, почувствовал, как неслышно подкралась Гретта и осторожно пристроившись рядом на коленях, попыталась напоить дочь. Принюхался и решил, что баба у меня не только умная, но и шустрая. От такой дозы малышка до следующего утра спать будет, ежели ей хоть глоток достанется, а потому отобрал посудинку и принялся за дело сам…

Девчушка так и не открыла глаз, но кружка вскоре показала дно. Поискал глазами Гретту, но та уже спешила от ближайшей телеги где обустроила для дочери уютное мягкое гнездышко. Пока вставал стараясь не потревожить ребенка, подбежала, несмело протянула руки, но поймав мой взгляд растерянно развернулась и пошла впереди. Возле телеги ненадолго оживилась, помогла устроить дочь поудобнее и так там и осталась возле телеги.

«Потерялась Стойкий оловянный Солдатик. Или я сотворил нечто, совсем уж здесь неприемлимое, или ждет баба каких-то сложностей. Ее бы сейчас отодрать во все дыры или выпороть, а лучше и то и другое… Это бы она поняла, приняла и успокоилась.

Нет. Плевать. Надоело. Так недолго и совсем оскотиниться. Легко было дону Румате — если что, начальство приказало, а сам белый да пушистый. Как и положено борцу за мораль и торжество человечности.

Хотите жестокостей? Их есть у меня. А если нет, так будет. Иначе не выжить. Еще и хуторских вслед за собой в гроб утащу. Ладно, хорош о грустном. Поздно пить боржоми, когда почки отказали. Коль схватил — неси!

Я отомщу! Я страшно отомщу!

Если дорожку… а ну, стоять, бояться. Не если, а когда. Короче, попали Оля-Лена, устрою я им месяцок настоящего рабства в коровнике под началом Лизки с Зитой.»

Впрочем, соплей особо-то и не было так, поскрипел для разрядки излишней нервности, да и попер в грязи ковыряться. Связал, наконец-то, приказчиков, выпутал руки десятника из колеса. Начал было по привычке кубатурить как живых мертвецов на телегу грузить, но тут купец завякал о карах неизбежных, да благодарностях безразмерных… Во мне аж дерьмо вскипело. Сдернул аркан с ближайшей коняги, конец на седле закрепил, а петлю на ноги паре ближайших ублюдков накинул, они как раз рядком лежали, сам и выложил когда вязал.

За полчаса выволок всю шушеру сначала на дорогу, потом по ней еще метров семьсот, пока не увидел две пары подходящих елочек по обе стороны дороги.

Столяра елку не шибко любят — смолистая, да хрупкая, что стекло, но твердая и углы хорошо держит…

…Облевавшийся купчина успел еще и обделаться, после чего скис и давно уже валялся под деревом без сознания. Вот привязанный к такой же молодой сосне десятник дико хрипел, пытаясь вытолкнуть изо-рта грязную тряпку и бешено дергался не чувствуя, как веревки рвут на руках мясо. Его налитые кровью, выкаченные глаза поймали меня, когда я выволок последнюю пару пленников и возился на другой стороне дороги под мощной развесистой сосной с длинными нижними ветками. Солнце едва перевалило за полдень и палило во всю, теней почти не было, потому каждое движение рисовалось с максимальной четкостью.

Я наклонился над последним живым наемником, проверил крепость вязок на ногах и быстро примотал к ним короткую, не больше четырех локтей [79] веревку. Второй конец временным узлом срастил с арканом и двумя точными бросками обвил низкую толстую ветку. Конец с петлей пропустил между связанными руками. Прихватил вояку правой рукой за ремень и мощным рывком вздернул неподвижное тело головой вниз. Удерживая жертву, осторожно натянул веревку.

Замерший от ужаса Джиль увидел как после третьего рывка его последний подчиненный закачался почти касаясь ветки ногами. Я сжал ладонью веревку и она натянулась прорезая кору, впиваясь витками в ветку. Вытянул арканом второй конец так, что спина наемника выгнулась колесом и закрепил несколькими замковыми петлями. Потом деловито осмотрел содеянное, присел и выдернул изо рта наемника тряпку. Подождал и несколько раз врезал ему по щекам. Когда тело задергалось и исторгло стон, выпрямился и шагнул к Джилю.

— Смотри, десятник, смотри. Вы конечно наемники, но люди все же служивые, а значит умные, не разбойники какие. Знать должны, что за чужое и спросить могут… — помолчал и, не дождавшись ответа, продолжил, — Никогда не любил торгашей, они что крысы — норовят сожрать все, что видят. Так и смерть им крысиная… Зря ты, десятник под них пошел…

Джиль, судя по его роже, совершенно не воспринимал, что я говорю, он и себя-то не чувствовал. Весь мир заполнила беззвучно разевавшая рот голова подвешенного наемника. Долго любоваться на его дёрганья я не стал, в последнее время с терпением совсем никак, зло сплюнул и отошел к лежавшим телам приказчиков. Постоял и хекнув одним рывком забросил первое поперек седла. Резанул ножом пояс вместе с ремнем и одним движением заголил тощую волосатую задницу.

Из елочек получилось четыре вполне добротных кола чуть повыше трех локтей. Сейчас они белели свежесрубленными вершинками и истекали свежей смолой с обрубков самых больших веток по обе стороны дороги…

Лошадь всхрапнула и чуть присела, когда тушка первого приказчика соскользнула с седла. Грубо сработанное острие поймав естественное отверстие словно по направляющей, раздирая мясо, впилилось в мягкие внутренности. Затрещали ломаясь хрупкие тонкие ветки, солидно хрустнули обрубки более толстых и почти сразу тупо ударились о землю голые пятки. Приказчик даже захрипеть не успел, ступор от болевого шока превратил несчастного мужика в нелепую вонючую статую. А потом его сердце взорвалось, Богиня пожалела болезного.

Джиля скрутило и вывернуло так, словно ветеран впервые увидел, как беспомощный человек садится на кол, как кровь смешанная с дерьмом заливает его ноги и деревяшку, как дергается его рот в бесполезных попытках вытолкнуть кляп. Впрочем блаженного беспамятства Богиня ему не подарила и он тупо пялился на незамысловатую в своей циничной простоте казнь. Я ему не мешал, я вообще перестал обращать внимание на хитрожопую парочку, других занятий хватило. Выдернув кляпы, насильно влил в глотки ещё живым приказчикам по кружке какой-то прозрачной гадости и споро продолжил вершить грязное дело воздаяния отдельно взятым особям за грехи их, четко и быстро повторяя практически одни и те же движения. Последняя тушка скользнула на последний кол и я пошел обратно к живым, крепко зажав в руке лошадиный повод. На оставшихся пленников даже не смотрел. Не до них пока.