Анна Чарова - Волчонок на псарне (СИ)

Промокшие, вонючие, мы забились под вывернутые из земли корни сосны и замерли, ожидая, когда или рассветет, или рассеется туман. Крик больше не повторялся, зато гадкая птица орала истошно, жалобно, словно кого-то оплакивала.

Только мы подумали, что опасность миновала, как затрещали ветки под чьей-то ногой. Кто-то большой, грузный продирался сквозь заросли кустов, дышал тяжело, прерывисто. Упырь — мертвец, он дышать не должен. Или все-таки?..

Представился тот же окровавленный упырь, который ломится к нам, оставляя на колючках терновника клочья кожи и одежды. Бррр!

В отчаянье я приложила ладони к земле, зажмурилась и попросила лес защитить меня. Вдруг я все-таки волшебница, и получится? Обычно он отзывался, но сейчас словно онемел. Обиделся? Это я должна обижаться!

Упырь фыркнул, чихнул, хрюкнул. Визгом ответил поросенок…

— Кабаны! — радостно ответил Мыш.

Я улыбнулась:

— Ага. Фух!

Шумное стадо кабанов возилось до тех пока, пока туман не рассеялся, и на небе не запереливались звезды. Мы вылезли из засады и пошли наугад. Луна уже спряталась за деревьями, и небо посветлело. Мы продрогли, комары искусали так, что тело чесалось все, и глаз заплыл.

Вскоре я обнаружила наши с Мышем следы, и мы побежали домой, уже не опасаясь заколдованной поляны с огневками, потому что луна села, взошло солнце, и у нечисти больше нет власти! Если упырь где-то и был, то спрятался в болоте.

Мыш остановился, шумно вдохнул воздух.

— Что? — спросила я.

— Гарью воняет. Как после пожара.

— Ага. Странно, сыро ведь.

Болото с дубом перед рассветом уже не выглядело таким зловещим — дерево как дерево, болото как болото. Туман пропал, осел холодной росой. Мы с Мышем переглянулись и, не сговариваясь, расхохотались. Два поросенка, грязных и вонючих. Если увидят нас такими, насмерть задразнят.

— Помыться надо, — предложил Мыш, зевнул, мы обогнули заболоченную поляну и зашагали к утиному озеру, куда часто бегали купаться. Чем ближе подходили к нему, тем усиливался запах гари, он стал таким резким, что горло зачесалось, захотелось откашляться.

— Чего так воняет? — возмутился Мыш, увидел впереди озеро, ломанулся к нему и нырнул прямо в одежде, принялся фыркать, оттирать одежду, и вокруг него получилось коричневое пятно грязи.

Я нырнула с головой, тоже вымылась, наплескалась, отгоняя сон, и поплыла к берегу. Раздеваться и отжимать одежду не стала — вдруг Мыш вздумает подглядывать? Ночью он так насмотрелся, что вряд ли увидит у меня что-то новое, но все равно было неприятно недалеко от него обнажаться.

— У них бобы сгорели, что ли? — предположил Мыш. — Или искры попали на шатер, и он вспыхнул? Только бы не мой!

— Наши далеко от середины поляны и костров, — утешила его я. — Скорее у кого-то из взрослых. Ничего, новый поставят, делов-то!

Вприпрыжку мы направились по протоптанной тропке. Холодная водя меня взбодрила, я, наверное, даже смогла бы немного поупражняться с мастером Тайге. Мыш устал больше и все время отставал, а когда заметил грибы под сосной, выкопал их и понес в руках.

Там где мы раньше жили, было сухо, и грибы не росли, потому я не знала, какие можно есть, а какие нет. Когда женщины собирали ягоды и грибы, я обычно тренировалась вместе с мальчишками.

— Они съедобные?

— Ага, — он протянул мне грибы с коричневыми маслянистыми шапочками. — Называются маслята. А вон, видишь, между листьями папоротника?

Я прищурилась и разглядела в тени здоровенный гриб на белой ножке с алой шапочкой в точку. Красивый-то какой, не то что у Мыша!

— Он ядовитый, — объяснил Мыш. — Чуток откусишь, и все, умрешь.

Мы брели, сбивая росу с папоротников, я бросала в Мыша шишки, он нес грибы и не мог мне ответить. Наконец не выдержал, положил их на замшелую кочку, набрал шишек и погнался за мной. Все равно не догонит не попадет… Ай! Шишка ощутимо стукнулась в затылок.

— Ну, Мышара, я тебе сейчас…

Слова застряли в горле, потому что я едва не наступила на смятый папоротник, весь залитый кровью. Крови было столько, будто здесь закололи свинью. Я села на корточки, сунула палец в кровь, поднесла к глазам. Точно она! Вспомнился крик в ночи. Что же, упырь к самому стойбищу подобрался и кого-то заел?

Вокруг все истоптано, следы лошадиные и вроде человечьи, но… Наши или ходят босиком или носят кожаные мокасины, здесь же отпечаток подошвы не повторяет ногу…

— Мягкотелые, — проговорила я и попятилась, спиной уперлась в сопящего Мыша.

— А может, упырь? — пролепетал Мыш с надеждой.

— Нет. Видишь, — я ткнула в след копыта. — Лошадь. Тут убили мягкотелого.

— Где тогда тело?

— Не знаю. Забрали, вот полоса — тащили кого-то, и кровь.

Дальше шли молча. В голове вертелся вопрос, откуда запах гари, но я не спешила отвечать на него. Вообще запретила себе об этом думать. Мыш сопел и хлюпал носом. Чем ближе подходили к стойбищу, тем больше было следов коней, по лесу будто табун пробежал. Хотелось закрыть глаза, но надо быть сильной. Старая Фло говорила, что сильный — не тот, кто побеждает, победить может ловкий и хитрый, а тот, кто держит удар. Тот, кто способен отступить, когда хочется наброситься.

Мыш остолбенел, когда увидел отрубленную руку на земле, истоптанной подкованными лошадьми, округлил глаза.

— Был бой. Кто выиграл?

Знать ответ я не хотела. Закусив губу, рванула вперед, перелезла через дохлую лошадь, перепрыгнула через кого-то из наших, лежащего ничком в луже крови. Меч этот мужчина так и не выпустил. Впереди было слишком тихо, не так, как в спящем стойбище: не лаяли собаки, не хрюкали дипроды, даже лам не слышно. Словно там, впереди, никого нет.

Вспомнились угрозы книязя мягкотелых, что он всех наших убьет… Но это ведь не по-человечески! Из-за чего? Из-за женщины, которая проиграла и честно досталась нашему шаду?

Мыш плелся за мной, понурившись. Я остановилась возле обожженной ели, одна ее половина обгорела, а та, что ближе ко мне, осталась невредимой. Огонь полз от стойбища сюда. На непослушных ногах я побрела по пепелищу. Черные скелетики травы рассыпались, стоило до них дотронуться. Сосновые стволы, обгоревшие до середины, дымили. Деревья плакали, стряхивая мне на щеки капельки росы.

Последние деревья, а за ними… Захотелось отвернуться, но я заставила себя смотреть. За ними чернела поляна, выгоревшая дотла, но не это самое страшное: никого не было. Ни единого человека. Ни женщины, ни ребенка. Всех убили или они куда-то ушли?

За обгоревшими ветвями кустов было не разглядеть деталей, но когда я остановилась там, где стоял мой шатер, а сейчас дымились прогоревшие бревна, стало ясно, что никто не ушел. Мягкотелые никого не пощадили — ни взрослых, ни детей, вон, кости девчонок под пеплом.