Анна Чарова - Волчонок на псарне (СИ)

Если делалось одиноко и грустно, она становилась возле окна, закрывала глаза и начинала играть, растворялась в мелодии и сама становилась музыкой.

Сегодня был великолепный закат: подсвеченные лиловым облака казались голубыми, а небо заливал нежнейше розовый свет, стрижи носились по небу допоздна, из распахнутого окна тянуло сладковатым запахом цветения, и теплый, будто бы живой ветерок колыхал бархатные занавески. Завороженная Джерминаль наблюдала, как темнело небо, чувства переполняли ее, она поднесла флейту к губам и принялась играть сегодняшний вечер, но в дверь постучали.

— Джерминаль, это я, Кора.

Скрипнула дверь, и женщина вошла в комнату, поставила на стол тарелку с крупной земляникой.

— Бэрр просит, чтобы вы не играли пока, приберегли силы до ночи.

— Зачем? — удивилась Джерминаль, спрятала инструмент в футляр.

— Вы будете играть для его дочери, ей снова плохо.

— Но почему именно ночью?

— Потому что ночью ей хуже всего.

— Хорошо, — кивнула Джерминаль, и сердце сжалось от дурного предчувствия: сегодня ночью случится что-то ужасное, и ее жизнь изменится навсегда.

Нет, не должно! Зачем Кора тратит столько сил, чтобы научить ее читать? Чтобы погубить свои старания? Вот уж вряд ли! Да и граф столько времени разучивал с ней танцы, так расстраивался, когда у нее что-то не получалось.

Но ведь даже папка — предал, а это чужие люди. Дочь графа больна, как для нее играть? Что? Как это будет происходить? Пока не взошла огромная, зловеще-красная луна, Джерминаль мерила шагами комнату и жалела, что не сбежала — ее ожидает что-то скверное. Надо было наплевать на запрет и походить вокруг круглой башни, посмотреть, что там за дочь, вдруг нет никакой дочери, а граф прячет кровожадного монстра?

Полнолуние вон, какое жуткое! Разве может быть что-то хорошее в такое полнолуние? Вот уж нет, наоборот, оборотни лезут и упыри!

Когда в дверь постучали, Джерминаль вздрогнула и бросилась запираться на засов, но не успела — не дождавшись разрешения, порог переступил граф, посмотрел то ли с сочувствием, то ли с осуждением и сказал:

— Готова? Пойдем, — он протянул руку. — Не бойся, с тобой не случится ничего страшного.

За год мы выходили в море дважды: ранней осенью, когда начинались туманы, и поздней, в шторм. Я была нужна для того, чтоб "держать" команду — в центральную мачту был встроен огромный прозрачный камень с внушением, которое нужно все время поддерживать, чтобы гребцам не пришло в голову устроить бунт или выдать нас врагам, чутко охраняющим свои берега. Такое же внушение колдун встроил в меня, и все мы были братьям по несчастью, только гребцы сами позволили колдуну влезть себе в голову.

Раньше у колдуна вместо меня был мальчик, он оказался слабым и умер, теперь вместо взяли меня. Если бы не Эш, я сошла бы с ума от отчаянья. Он был добр ко мне, научил считать и читать. Если считать было полезно, то читать мне не нравилось, но я делала это лишь для того, чтоб Эш не обижался и побольше разговаривал со мной, он очень напоминал старую Фло. Когда-то старик был свободным колдуном, кое-что умел, и научил меня некоторым премудростям, например, путать мысли, чтобы колдун не мог их прочесть.

Всего на галере было пятьдесят гребцов — отъявленных головорезов-наемников, капитан Кош — молчаливая гора мяса с толстой черной косой до пояса, кухарка Лильен — женщина лет тридцати, заморенная своей безответной любовью к негодяю колдуну, я и Эш.

Поначалу я отчаянно пыталась сломать заклинание в своей голове пусть даже ценой собственной жизни, но заканчивалось все одинаково: из носа текла кровь, болела голова, хотелось спать и есть. Что я только ни делала: доводила гребцов, чтоб они сбросили меня за борт, цеплялась к чужим людям в надежде, что они меня прибьют, но ничего не получалось, колдун обо всем узнавал, и запретов в моей голове становилось больше.

Поначалу довольный жизнью старик Эш жутко меня бесил. Он же раб! Раб!!! При том что тоже колдун. Как можно быть таким довольным, лишившись свободы? И его изрезанный морщинами лоб, как земля в Пустоши — трещинами, и водянистые глаза чуть навыкат, и белая стриженная борода, обрамлявшая лицо полумесяцем, и вечно улыбающийся морщинистый рот — все раздражало меня, но особенно — круглая линялая шапочка, сверху вышитая самоцветами. Однажды он сказал: "У птицы, которая все время бросается на прутья клетки, ничего не получится, потому что когда распахнётся дверца, не останется сил для рывка на свободу. Научись ждать, Талиша". С тех пор я начала к нему прислушиваться.

Был сентябрь, мы в первый раз вышли в море, и дверца на свободу захлопнулась. Нет-нет, я не думала смиряться и, когда никто не видел, взбиралась на корму, надеясь, что порыв ветра сбросит меня вниз, в черную морскую воду, но проклятое тело все время успевало спрыгнуть на палубу. Я научилась быть осторожной, заставила себя сжаться в комок и ждать, потому что если все время бунтовать напоказ, маг попросту сделает меня своей безвольной куклой, пусть думает, что сломал меня, и я готова есть с руки.

И вот мы снова в море, это третий мой выход. Два дня штормило, нашу посудину мотало туда-сюда, и всех так тошнило, что некоторые не успевали высунуться за борт. Поначалу колдун заставлял наемников грести, потом махнул рукой и позволил гребцами отдохнуть, ведь ветер те дни дул попутный.

Сегодня ветер словно утопился, и неподвижная синяя ткань воды простиралась от горизонта до горизонта, звуки были выпуклыми, объемными, как перед грозой. Мы с Эшем обедали гречневой кашей, старик не любил ее — зубов-то у него почти нет, и постоянно давился, я только и успевала протягивать ему стакан воды и горбушку хлеба.

Откашлявшись, он отодвинул тарелку с недоеденной кашей, промокнул рот салфеткой, я сделала так же и поймала себя на мысли, что привыкла, и рука помимо воли поднесла бумагу к губам. Привыкла сидеть на стуле, свесив ноги, есть вилкой и ножом, не хватать еду руками, не грубить старшим… Сделалось так тоскливо, что захотелось завыть — накрыло осознание, что ничего не осталось от смелой и отчаянной девочки, которой мне нравилось быть. Еще немного, и даже памяти не останется, будет покладистая мягкотелая, почитающая своего мучителя. Я прожгла ненавидящим взглядом пустующее место колдуна, он повадился есть за одним столом с нами; как в море вышли, так каждый ужин тут, аж кусок в горло не лезет.

— Ты не заболела? — поинтересовался Эш и прищурился, провел скрюченным пальцем под глазом. — Чернота какая-то тут.

Неплохо было бы заболеть и умереть, вон, живот все ноет и ноет, но это, наверное, потому что вчера весь день меня рвало.

— Все хорошо, — я заставила себя улыбнуться.