Александр Забусов - Кривич

Тихомир подметил, как из степи, ручейками стекались и пристраивались к основной колонне, мелкие отряды узкоглазых, одетых в кожу и кольчуги, воинов с волосами цвета соломы, заплетенными в косицы или увязанными в хвосты на затылках. Лошади у ворога были лохматы и низкорослы, да и сами мужчины, силачами не выглядели. Поток орды шел непереставая, и направлялся прямиком к границе.

— Да, сколько же их здесь? — подобравшись вплотную к командиру, зашептал Вторуша. — Неужели эта силища на нас в набег вся пойдет?

— А ты сомневаешься?

— Так ведь боярину донесли, что на Курск кочевники пойдут.

— Значит, кривду донесли. Мыслю, язык нам без надобности. Все одно, то, что они кажут, не поймем. Это не печенеги. Дивись, глаза якие узкие и волос будто полова.

— Ага.

— Пора ноги уносить, да отцам сотникам, на заставу весть недобрую донести.

— Слезаем.

Перебираясь с ветки на ветку, спускаясь к земле, Тихомир сам себе прошептал:

— Их же тысячи. Как выстоим? Помоги нам Сварог!

Покрывая галопом степные просторы, вороп прошел по дуге от проторенной дороги, снижая вероятность встречи с передовыми дозорами неизвестной орды. Отдохнувшие лошади без устали шли, раздвигая грудью высокие ковыли. Солнце, расцветив кровавыми красками вечерний небосвод, видимо к перемене погоды, клонилась к заходу.

До реки оставалось проскочить еще верст пять, когда зоркие глаза Ставра выловили в степи силуэты всадников двигавшихся наперерез воропу, отрезая русечей от границы.

— Кочевники, Тихомир!

— Вижу. Принять влево! — уже не прячась, не таясь, он принялся понукать и без того идущего быстрым темпом коня. — Гик-гик-гик!

Боги забыли про них, а заходящее солнце сыграло злую шутку, проявив на фоне своего захода кавалькаду из трех силуэтов, отличных от унылого пейзажа вечерней степи.

— Всем не уйти! Расходимся в стороны. Ставр, когда оторвешься, положишь лошадь в траву. Затаишься, схоронишься, может, не заметят, — выкрикнул Тихомир.

— Не-ет!

— Это приказ! Ночью просочишся к нашим. В стороны-ы! Гик-гик-гик!

Протяжный свист подбодрил шедших галопом лошадей.

Пригнувшись к гривам, русичи наяривая пятками бока лошадей, рассыпались по степи, лучами расходясь друг от друга, в надежде раздергать погоню, уйти от преследователей отрезавших им путь к реке. Бешеная скачка, хлопья пены, падающие с лошадиных морд, мокрые крупы животных. Лошадей не жалели, сжигали им легкие. И это только для того, чтоб потерялся след молодого Ставра.

Погоня отстала, но кочевники с упорством гнали добычу, загоняя ее в силки, понимая, что лошади урусов не столь выносливы как их тихоходы, хоть и обладают высокой статью и скоростью передвижения.

Усталый конь сдавал позиции, Тихомир выжал из него все что смог, но оторвавшись от преследования, уже знал, что не выйти ему из степи. Вдалеке была видна полоска леса, примыкавшая к реке, но для него она была недосягаема. Конь вот-вот падет и больше не встанет на ноги. Позади слышен топот копыт. Пройдет совсем немного времени, и степняки нагонят его. Тихомир соскочил с обессиленного животного, сорвал щит с петли на крюке седла, ладонью ударил по мокрому от пота крупу животного.

— Гуляй, Красун! — добавив тихо про себя. — Стало быть, не увидимся больше в этой жизни.

Сорвавшийся с места конь, почувствовав легкость, освободившись от седока, заржал, будто понимая весь трагизм положения хозяина. Отбежав метров тридцать, присел на задние ноги, поведя голову в сторону хозяина, скосил глаз на него, припал на передние ноги, лег на бок, растворившись в ковылях. Тихомир одетый в маскхалат, большими прыжками отбежал в сторону оставленного следа, присел, положил рядом с коленом взведенный самострел, пристроил по удобнее щит. Достав из колчана стрелу, наложил ее на лук, зацепил кольцом тетиву, сидел, ожидая рассыпавшихся неводом по полю врагов, их гортанные выкрики раздавались все ближе и ближе. Обострившиеся как у загнанного зверя чувства, подсказали, сеть мимо не пройдет, его заметят и попытаются полонить. Тихомир поднялся, отставил ногу в упоре, пустил стрелу в ближайшего к нему врага. Потянул из колчана следующую стрелу, наложил на лук, выстрелил в соседа. Ответом были разъяренные крики кочевников. Еще стрела. Пол-оборота вправо. Очередная стрела срывается с тетивы, попадая в щит. Левую руку обожгло, острая боль и онемение конечности, а к самому Тихомиру на полном скаку мчатся сразу трое половцев, размахивая над головой кривыми клинками. Отбросив бесполезный лук, наклонился, подхватил арбалет, в упор разрядил его в первым подскочившего врага. Противник тяжелым мешком свалился под копыта своей лошади, собою притормозив следовавщих за ним соплеменников. Здоровой рукой русич извлек из кармана разгрузки метательную звезду, шагнул навстречу загонщикам, не глядя на поднятые над их головой сабли, бросил ее в лицо ближайшему, молодому, безусому выродку. В спешке, следующей звездой, ссадил с коня соседа. Услышал свист над головой, почувствовал, как волосяной аркан стянул плечи, сильный рывок опрокинул тело на спину. От боли в раненом плече на миг потерял сознание, между тем как его тащили по полю. Жесткие листья ковыля царапали лицо, а рядом с телом, тащившимся на аркане с визгом и победными криками, проносились конные вороги.

— У-у-у! Алга-а-а! Алга!

Колчан со сломанными в нем стрелами давно был сорван с пояса, сабля цеплялась за мелкий кустарник. От боли хотелось завыть, присоединиться к вою кочевников. Тихомир подтянул правую ногу к животу, рывком вытащил засапожный нож и изгольнувшись, полоснул острым, как бритва клинком по волосяной веревке. Освободившись, перекатившись, встал на колено, отбросил ненужный теперь нож, левая рука висела плетью, выхватил из ножен саблю, вонзил ее острием в стерню. Поднявшись на обе ноги, ожидая возвращения промчавшихся мимо степняков, почувствовал, как вместе с кровью, выходившей из раны, уходят силы. Услышал топот с обеих сторон от себя, и теперь уже знакомый свист, ухватив саблю, срубил арканы в полете. Толчки в спину принесли мгновенную боль и красную, кровавую пелену в глаза. Ноги подломились в коленях, на тело навалилась темнота.

Тихомир лежал, раскинув руки в стороны, сжимая в одной из них свою саблю, выкованную для него своим родичем Туробоем. Из спины, пробив разгрузку и кольчугу, торчало оперение двух стрел. Тихомир был мертв. Над степью повисли сумерки, солнце скрылось за горизонт.

В этот день русичи княжества Киевского отмечают праздником Ярилин день.

В большой, поставленной в центре кипчакского стана юрте, собрались старейшины куреней, их было четырнадцать. Убеленные сединой, со складками морщин на обожженных солнцем лицах, они полукругом стояли перед очагом, открытый огонь в котором языками пламени пожирал древесину. За жаровней, на возвышенности укрытой коврами и шкурами диких животных, сидел крепкий еще не старый мужчина в богато отделанной кусками меха одежде. Спокойным, полным достоинства взглядом он смотрел на склонившегося в поклоне одного из куренных. Всем своим видом оправдывая имя, данное ему. Селюк, что значило спокойный, уравновешенный.