Александр Забусов - Кривич

— Эх, чего там, забирай все так.

— А не жалко товар? — криво усмехнулся Горбыль, прижимистого и жадноватого купчину он знал давно. — Ведь пропадет товар то.

— Зачем обижаешь, сотник? Что ж, разве мы не одного корня? Я сотника Андрия, покойного друга твого помню, почитай животом ему обязан, да и в погосте вашем чай не чужой, прижился. Во-он лавка моя, боярин дом пожаловал. Забирай так! Будем живы, добром обрастем. Радан, Чаруш, Пороша, а ну, запрягай в телеги лошадей. Выкатывай бочки. Загружайте на телеги. Да не сами, остальных-то в помощь зовите.

Тройка скучающих возле лабаза купеческих работников пришла в движение. Одни стали открывать воротины, кто-то побежал за возничими, кто-то за грузчиками. Сашка перевел взгляд на купца, стоявшего подле него, что-то шептавшего одними губами.

— Прикидываешь потери?

— Прикидываю, — не стал отпираться купец.

— Так давай заплачу?

— Нет. Потери по торговле, то моя забота. Ты свое дело сделай.

— Сделаю. Хворощ, — оглянулся на ординарца, молодого парня, ходившего с ним на зачистку Черниговского шляха. — Оповести Кветана, пусть весь свой десяток сюда ведет. Потом сбегаешь к боярыне, скажешь, что я просил передать баклагу с бабкиным лекарством.

— Понял!

— Мухой, туда-обратно.

Дело пошло. Из бочек со стоялым, хмельным медом, извлекали деревянные затычки, Горбыль лично отмерял стопкой бабкино зелье, заливал его в горловины. Пробку забивали вновь. Купеческие работники и Сашкины бойцы, некоторое время катали бочку по земле, и только после этого грузили в телегу. Три бочки — телега готова к применению. Как раз на десятой телеге зелье и закончилось. Последняя кадушка осталась не заряженной, ее крайней загрузили для общего вида.

— Та-ак! Теперь выгоняйте караван за южные ворота. Остаетесь там. Сейчас боярыня еще пару возов с продовольствием туда же подошлет. Встретите.

— Сделаем, батька, — Кветан вместе с возничим, понукая лошадь, сдвинул с места первую телегу.

По округе раздался мерный скрип колес отъезжающего каравана.

— Спасибо, купец, расскажу боярыне о твоем бескорыстии.

— Да чего уж там…

— Скажу, а теперь прощевай, пора мне.

— Удачи, сотник!

По дороге в терем, Горбыль зашел в казарму. Велел построить за южными воротами всю сотню в пешем строю. Пятидесятники Первак и Лель, привычные к выходкам Горбыля, вопросов не задавали, бросились собирать людей и вооружать их при полной экипировке для боя.

Рассказав боярыне, что все готово к выходу, ответив на кучу заданных вопросов, Сашка поднялся на второй этаж. Заглянув в детскую, поманил рукой сына. Увидев улыбку на лице отца, Вовка подхватился на ноги, бросился к нему.

— Па-а! Я тебя жду-жду, а ты все не приходишь!

Подняв на руки свое дитя, Сашка нежно прижал его к груди, тихо прикрыл дверь. Погладил Владимира по гриве не стриженных, светлых волос, заглянул в глаза мальцу.

— Ну, извини, Вовка. Дел за гланды. Хочу с тобой побыть подольше, а дела не пускают.

— А ты гони эти дела прочь. Про меня тоже нельзя забывать, я ведь скучаю.

— Э-эх! Была бы наша мамка путевой, так, сколько бы проблем сразу решилось.

— Ничего-о, — Владимир прижал ладошки к папкиным щекам. — Ты не думай, тетя Люда и тетя Аня за мной присматривают, говорят, что я их сын полка.

— Во-во. Сирота при живых родителях.

— Ты у меня есть, и мамка, только она далеко. Пойдем, погуляем с тобой.

— Прости, Володька, не могу. Проститься пришел. Командировочка у меня тут образовалась. Вернусь, обязательно погуляем вдвоем.

— Когда уезжаешь? — насупился Вовка, его детское лицо сразу повзрослело.

— Уже.

— Что?

— Уже уезжаю, сынок, так получается, что враг у наших границ. Проучить его надо, чтоб не баловал.

— Тогда иди. Дядя Толя, тоже ворога воевать ушел.

— Все, сыночка, ты уж прости своего батяню, пора, — Сашка поцеловал Вовку в оба глаза, крепко прижал к груди.

Сердце забилось. Тревожно. Муторно на душе. Так не хотелось уходить из дому, но от Сашки уже ничего не зависело, необходимо было вести колонну, пусть даже и бился под ребрами его «вещун».

Отбросив суеверия, Горбыль поставил на пол своего парня, потрепал по волосам, сорвал с груди цепь с крестиком, сунул в маленькую ладошку.

— Тебе, Вовка, всяко память об отце будет. Иди, нам обоим пора.

— Пока, папа. Я буду ждать твоего возвращения.

— До свидания, сын.

Сашка не оглядываясь спустился по лестнице, зашел в оружейку, напялил на себя подклад, кольчугу, поверх которой надел разгрузку местного производства. Пораспихивал в карманы все свои «приблуды». Опоясался саблей, с полки прихватил арбалет и сумку с болтами.

«Пора!»

Перед самой дверью, на выходе из терема столкнулся с ожидавшей его Галкой.

— Чего ты, Галочка?

— До свиданья сказать вышла. Береги себя, Горбыль. Не вздумай там подставиться, лысая голова. Ты нам здесь нужен.

— Все будет тип-топ, первый раз, что ли? Бывай, здорова боярыня.

Колонна двинулась по дороге вдоль реки, солнце перевалило далеко за полдень. Впереди катились телеги, за телегами шли вои. В передовой дозор Сашка определил и отправил всего троих наворопников, не хотел, в случае чего, вспугнуть половцев. Чуть склонив голову, одними губами прошептал: «Господи, спаси и сохрани меня грешного», незаметно правой рукой, щепотью, положил крест на живот.

— Шире шаг! Подгоняй лошадей, плетутся как беременные тараканы. Впереди еще путь не близкий.

Длинный, летний день, день первого месяца лета, истекал, растворяясь в окрашенном в бледно-красный цвет небе. Река по правую сторону от дороги нет-нет, да и показывалась за кустами и деревьями, на частенько поросших крутых склонах, обрывающихся к воде. Тогда с высокого берега можно рассмотреть и неширокую, медленно двигающуюся ленту воды, и пологий, песчаный противоположный берег, поросший камышом, аиром, низким и высоким кустарником, а за ним лес, редкий, прозрачный.

Исси-аба знал, что сразу за полоской леса была степь, ласковая мать-кормилица, дающая степному воину жизнь, блаженство бытия, и, когда приходило время, место упокоения. Как далека для них она была сейчас. Узкую, извилистую реку нельзя было переплыть, не бросив на этой стороне лошадь, а до воды с таких круч невероятно опасно спускаться. Куренной, направив степную кобылицу, невысокую, с длинной гривой, поближе к просвету между придорожными ветвями зелени. Прямо из седла, слегка приподнявшись в стременах, наклонившись, глянул вниз. Ого! Очень крутой склон. До воды, если упадешь с этой кручи, долетишь не сразу, точно больше сотни локтей получится, хватит времени подумать о смерти.

Услышал, как позади него кто-то вздохнул, по-видимому, тоже произведя такие же подсчеты. Исси обернулся, хотя точно знал, кто может находиться за спиной. Шаманка. Старуха ответила взглядом на взгляд куренного, чуть тронув поводья, затесала лошадь в общую массу одного из кошей. Исси-аба пустил кобылицу в галоп, проносясь мимо строя в голову своего куреня, стараясь держаться от сплошной стены смешанного леса подальше.