Эйдзи Ёсикава - Мусаси

И вот полились звуки. Тонкие пальцы изящно скользили по инструменту. Мелодия в низкой тональности напоминала рокот воды в горном потоке. Такуану показалось, будто он сам преобразился в поток, бурный в теснинах и ласково-игривый на равнине. Высокие ноты возносили его до самого неба, где он парил среди облаков. Звуки земли и небесное эхо сплетались, превращаясь во вздохи ветра в кронах сосны, напоминая о бренности всего земного. Закрыв глаза и целиком погрузившись в музыку, Такуан невольно вспомнил легенду о принце Хиромасе. Лунной ночью он шел мимо ворот Судзаку в Киото, играя на флейте, и вдруг услышал, как другая флейта в такт подхватила его мелодию. Принц увидел флейтиста на верхнем ярусе ворот. Они обменялись флейтами и дуэтом проиграли всю ночь. Позже принц узнал, что партнером был дьявол в человеческом обличье.

«Даже дьявол подвластен красоте гармонии», – подумал Такуан. Что же говорить о человеке с его пятью чувствами, когда он слушает мелодию, творимую прекрасной девушкой. Ему хотелось плакать, но он сдерживал слезы. Такуан все крепче прижимал голову к коленям. Костер затухал, бросая красные отблески на щеки Оцу. Она была настолько поглощена музыкой, что, казалось, слилась воедино с инструментом.

Звала ли она своего отца и мать? «Где вы?» – словно вопрошали звуки флейты. К ним примешивалась горькая тоска девушки, оставленной и преданной возлюбленным.

Оцу была опьянена музыкой, переполнена глубоким волнением. Она устала, дышала прерывисто, а на лбу выступили капельки пота.

Слезы текли по щекам. Рыдания прерывали музыку, но мелодия, казалось, никогда не оборвется.

В траве вдруг послышался шорох. Кто-то крался шагах в двадцати от костра, как зверь. Такуан насторожился, потом приветливо помахал рукой, обращаясь к чьей-то чернеющей тени.

– Эй! В росе, верно, холодно. Пожалуйста, иди к костру, погрейся! Посидим у огня, поговорим.

Прервав игру, Оцу удивленно спросила:

– Такуан, ты снова беседуешь сам с собой?

– А разве ты не заметила? Такэдзо давно уже притаился там, слушая твою игру, – ответил монах, указывая пальцем в темноту.

Оцу обернулась и, вскрикнув от ужаса, бросила флейту в черную тень. Это был действительно Такэдзо. Он вскочил, как вспугнутый олень, и бросился бежать.

На Такуана крик Оцу подействовал не меньше, чем на Такэдзо. Монах с отчаянием подумал, что рыба ускользает из сети, которую он с такой тщательностью расставил. Монах закричал во весь голос:

– Такэдзо! Стой!

В его голосе было столько мощи и повелительной силы, что ей невозможно было не повиноваться. Беглец остановился как вкопанный, оглянулся и подозрительно посмотрел на Такуана.

Монах не вымолвил ни слова. Скрестив руки на груди, он тоже в упор глядел на Такэдзо. Казалось, их дыхание слилось воедино. Вокруг глаз Такуана собрались морщинки – предвестники дружеской улыбки. Разомкнув руки, он подозвал Такэдзо:

– Подойди ко мне!

При этих словах монаха Такэдзо моргнул, на его смуглом лице появилось странное выражение.

– Иди сюда, – повторил Такуан. – Надо поговорить. Повисла напряженная тишина.

– У нас много еды, даже сакэ есть. Ты знаешь, мы не враги. Садись к костру, поговорим.

Никакого ответа.

– Такэдзо, ты делаешь большую ошибку. Ты собственными руками создаешь ад, упрямишься, забыв, что существует иная жизнь, где есть огонь, еда, питье, человеческое сострадание. Ты однобоко смотришь на мир. Хорошо, не буду тебя уговаривать. Сейчас ты вряд ли способен воспринять голос разума. Просто подойди к нам. Оцу, подогрей-ка батат, я тоже проголодался.

Оцу поставила горшок на костер, а Такуан пододвинул кувшин с сакэ поближе к огню, чтобы водка согрелась. Мирная картина успокоила Такэдзо, и он медленно начал приближаться. Подойдя почти вплотную к сидящим у костра, он вдруг замер, словно превозмогая последнее сомнение. Такуан придвинул большой камень поближе к костру и хлопнул Такэдзо по спине:

– Устраивайся!

Такэдзо сел. Оцу не решалась взглянуть на друга бывшего жениха. Ей казалось, что рядом дикий зверь, сорвавшийся с цепи. Такуан поднял крышку горшка:

– Кажется, готово.

Он подхватил палочками батат и отправил его в рот. Жуя с завидным аппетитом, Такуан похвалил:

– Очень вкусно! Попробуй, Такэдзо!

Такэдзо кивнул и в первый раз улыбнулся, обнажая ряд превосходных белых зубов. Оцу подала ему полную миску, и Такэдзо жадно накинулся на еду, обжигаясь горячим соусом. Руки тряслись, зубы стучали о край миски. Он не мог унять голодную дрожь. Страх тоже давал о себе знать.

– Ну как? – спросил монах, откладывая палочки. – Глоток сакэ не хочешь?

– Не надо!

– Не любишь?

– Сейчас не хочу.

Такэдзо опасался, что после долгого обитания в горах его стошнит от сакэ.

– Спасибо за угощение, – вежливо сказал Такэдзо. – Я согрелся.

– Сыт?

– До отвала!

Отдавая миску Оцу, Такэдзо спросил:

– Зачем вы здесь? Я и в прошлую ночь видел ваш костер.

Вопрос застал девушку врасплох, но Такуан пришел ей на помощь и откровенно заявил:

– По правде говоря, для того, чтобы тебя поймать.

Такэдзо не выразил особого удивления. Было видно, что он не поверил словам монаха. Некоторое время Такэдзо молчал, переводя взгляд с Оцу на Такуана.

Такуан почувствовал, что пришло время действовать. Глядя в глаза Такэдзо, он сказал:

– Тебя все равно схватят. Не лучше ли подчиниться закону Будды? Правила, установленные даймё, – закон. Из двух законов повеления Будды более человечны и добры.

– Нет! – ответил Такэдзо, сердито тряхнув головой. Такуан неторопливо продолжал:

– Не горячись, выслушай меня. Как я понимаю, ты готов даже на смерть, но сможешь ли ты выйти победителем?

– Что значит «выйти победителем»?

– Сможешь ли ты победить в поединке с людьми, которые тебя ненавидят, в борьбе с законами нашей провинции и противоборстве с самым грозным противником – самим собой?

– Знаю, что уже проиграл, – почти простонал Такэдзо. Его лицо исказила гримаса боли, глаза наполнились слезами. – Уверен, что меня добьют, но прежде я прикончу старуху Хонъидэн, воинов из Химэдзи и всех, кого я ненавижу. Перебью, сколько смогу.

– А что будет с твоей сестрой?

– Сестра?

– Да, Огин. Как ты собираешься помочь ей? Верно, слышал, что ее заточили в Хинагуре?

Такэдзо не отвечал, хотя в душе был полон решимости освободить Огин.

– Не пора ли позаботиться о той, которая так много для тебя сделала? И потом, разве ты забыл свой долг – с честью носить фамилию твоего отца, Симмэна Мунисая? Ведь она восходит через семейство Хирата к славному роду Акамацу из Харимы.

Такэдзо закрыл лицо почерневшими, с отросшими ногтями, руками, его худые, острые плечи затряслись от рыданий.