Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

— Верно, — согласился Онрак. — Но в нас нуждаются.

— Наименее выгодный из союзов.

— Но и наиболее надёжный, пока нужда не минует. Необходимо быть бдительными, Трулл Сэнгар.

Тисте эдур хмыкнул в знак согласия.

Дальше двигались молча. И каждый шаг всё дальше уводил их на юг.

Как и на многих других дорогах Телланна, Онрак видел и ощущал шрамы Омтоз Феллака. По ледяным рекам, взрезавшим равнину, можно было отследить историю вторжения и последовавшего затем отступления, которое оставило по себе наносы в руслах, осыпи, повороты и широкие проходы с ямами, промытыми до скальных пород. В конечном итоге вечная мерзлота отступила перед влажными торфяниками и болотами, на островках посреди них чёрные ели застыли причудливыми фигурами, склонившись над гнилыми остатками древних деревьев. Острова окружали озерца чёрной воды, затянутые туманной дымкой и бурлящие пузырями разложения.

В воздухе роились насекомые. Ни т’лан имассы, ни одинокий смертный не были им по вкусу, однако они кружили над путниками плотным жужжащим облаком. Через некоторое время болота отступили перед выходами горных пород. В низинах между камнями щетинились мёртвые сосны. Затем каменные выступы слились воедино, формируя широкую возвышенность, которая значительно облегчила дорогу четверым путникам.

Начался дождь. Базальт почернел под непрерывной капелью и стал скользким.

Онрак слышал тяжелое дыхание Трулла Сэнгара и ощущал усталость спутника. Однако тисте эдур ни разу не заговорил об отдыхе, даже когда начал всё чаще при подъеме опираться на копьё.

Вскоре каменистая дорога сменилась лесом, тот медленно перешёл из хвойного в лиственный, холмы же сменились равниной. Деревья становились всё тоньше, пока после завалов бурелома путники наконец не вышли на открытую местность. Дождь стих. Онрак поднял руку.

— Остановимся здесь.

В десяти шагах впереди Ибра Голан встал и оглянулся по сторонам.

— Зачем?

— Еда и отдых, Ибра Голан. Если ты забыл, смертным это нужно.

— Я не забыл, Онрак Разбитый.

Трулл Сэнгар уселся на траву, скривился в улыбке и заявил:

— Это называется безразличие, Онрак. В конце концов, я наименее ценный участник отряда.

— Изменники не будут стоять на месте, — ответил Ибра Голан. — И нам не до́лжно.

— Тогда иди вперёд, — предложил Онрак.

— Нет, — отрезал Монок Охем. — Мы идём вместе. Ибра Голан, короткий привал не принесет много неудобств. К тому же я бы хотел, чтобы с нами поговорил тисте эдур.

— О чём, заклинатель костей?

— О твоём народе, Трулл Сэнгар. Как вышло, что он склонился перед Скованным?

— На этот вопрос нет простого ответа, Монок Охем.

Ибра Голан вернулся к остальным.

— Время охоты, — сказал воин и исчез в вихре пыли.

Тисте эдур некоторое время изучал зазубренное остриё своего нового оружия, затем со вздохом опустил копьё.

— Это долгая история. Да и я больше не тот, кто может сплести её тебе на пользу…

— Почему?

— Потому, Монок Охем, что я острижен. Меня больше нет. Для моих братьев и моего народа меня никогда не было.

— Эти утверждения бессмысленны перед лицом правды, — сказал Онрак. — Ты здесь, перед нами. Ты существуешь. Как и твои воспоминания.

— Некоторых имассов изгнали, — проскрежетал Монок Охем. — Но мы говорим о них. Мы должны говорить о них, чтобы другие усвоили урок. Какой прок в рассказе, если он не поучителен?

— Очень просвещённая точка зрения, заклинатель костей. Но мой народ не ищет просвещения. Да и правды. Наши сказания создаются, чтобы облачить быт в великолепие. Или чтобы придать моментам величайшей трагедии и важности атмосферу неизбежности. Кто-то, возможно, назвал бы их «поучительными», но цель их не в этом. Каждое поражение оправдывает грядущая победа. Каждая победа — предрешена. Тисте эдур не оступаются, потому что танцуют с самой судьбой.

— А ты больше не танцуешь.

— Именно так, Онрак. Точнее, никогда не танцевал.

— Значит, изгнание вынуждает тебя лгать даже самому себе, — отметил Онрак.

— В некотором роде так оно и есть. Вот почему я вынужден изменять историю — а это непросто. В то время я многого не понимал — тогда, когда всё случалось. Многие мои знания пришли куда позже…

— После острижения.

Миндалевидные глаза Трулла Сэнгара впились в Онрака, затем он кивнул.

— Да.

Как знание, что постиг мой разум, после разрушения Обряда Телланна. Что ж, это я понимаю.

— Приготовься рассказывать свою историю, Трулл Сэнгар. Если в ней будет поучительное зерно, поиск его ляжет на плечи тех, кому её рассказывают. Ты освобождён от этой необходимости.

Монок Охем проворчал:

— Это лживые слова. Любая история поучает. Рассказчик на свой страх и риск искажает истину. Если нет иного выхода, Трулл Сэнгар, исключи себя из истории. В том лишь один урок — смирение.

Трулл Сэнгар ухмыльнулся заклинателю:

— Не бойся, меня никогда не было среди первых игроков. А насчёт Острижения — что ж, оно уже случилось, и поэтому я расскажу историю тисте эдур, обитавших к северу от Летера, так, как рассказали бы они сами. С одним лишь исключением, что, признаю, потребует от меня особых усилий, — в моём рассказе не будет превозношений. Ни наслаждения триумфом, ни пустых слов о судьбе и неизбежности. Я попытаюсь отличаться от того тисте эдур, которым кажусь, разорвать свою культурную идентичность и тем самым очистить историю…

— Плоть не лжет, — сказал Монок Охем. — А значит, мы не обмануты.

— Плоть не лжет, но дух — может, заклинатель. Узри уроки равнодушия и слепоты, а я, в свою очередь, намерен попытаться сделать то же.

— Когда ты начнёшь рассказ?

— У Первого престола, Монок Охем. Пока мы будем ждать прибытия изменников… и их союзников, тисте эдур.

Вернулся Ибра Голан, принёс тушку зайца со сломанной шеей; одним движением он содрал с животного шкурку и бросил окровавленное тельце на землю возле Трулла Сэнгара.

— Ешь, — скомандовал воин, отбросив шкурку.

Пока тисте эдур разводил огонь, Онрак отошёл в сторону. Слова Трулла Сэнгара задели его. Острижение во многом исказило физический облик Трулла Сэнгара, отличая его от прочих тисте эдур. Лысина, шрам на лбу. Но физические изменения казались ничем по сравнению с тем, что произошло с его духом. Онрак понял, что ему спокойно в обществе Трулла Сэнгара, и это чувство вызвано мягкими манерами тисте эдур и тем, с какой лёгкостью тот сносит нужду и лишения. Теперь казалось, что это спокойствие было наивным. Выдержку Трулла Сэнгара породили раны, исцеление от которых сделало его бесчувственным. Его сердце стало ущербным. Он — т’лан имасс, запертый в плоти смертного. Мы просим его воскресить память о былой жизни, а затем удивляемся, что он противится нашим желаниям. Это наша ошибка, не его.