Алекс Кош - Богатыри не мы. Новеллы (сборник)

Мне бы спохватиться, предпринять что-нибудь… Из-за своей беспечности я теперь лезу на стенку всякий раз, как ветер дует со стороны дома Ковальски. Да еще стабильно раз в неделю слушаю стоны оргазмирующей шестидесятилетней бабки. То еще шоу. Зомби, они такие покорные и неутомимые, если вы понимаете, о чем я… Достаточно надеть на них намордник. С другой стороны, спохватись я вовремя, что я мог сделать? Ольсон верно сказал – мертвый и живой равны перед законом.

– Детали моей личной жизни вас не касаются, – грубо отрезал Ольсон. – А вот детали ваших разногласий с соседкой касаются меня. Вчера вечером вы ворвались в дом миссис Ковальски и изволили заявить, что…

Он порылся в кармане и вытащил аккуратный блокнот в кожаном переплете. Не дорогой, но и не бумажную дешевку. Очередной средний аксессуар. Дьявол, как же он меня раздражает!

– Цитирую: если вы не избавитесь от этой падали, я возьму дробовик и сделаю это за вас. Конец цитаты.

Захлопнув блокнот, Ольсон пристально взглянул на меня. В мыслях он уже вынес мне приговор, облил бензином и сжег прилюдно.

– Все верно?

Я кивнул.

– То есть вы отдавали себе отчет, что не только оскорбляете мистера Ковальски, но и угрожаете его жизни? Угрожаете жизни полноценного гражданина нашего общества? И, надо сказать, гражданина ответственного и законопослушного! Между прочим, за мистером Ковальски не числится ни единого нападения на людей!

Я кивнул вторично. Какой смысл отпираться? Если дело дойдет до суда, то при нынешнем уровне мнемоскопии доказательства без труда добудут прямо из моего мозга. Действительно, всю прошлую неделю ветер дул с запада, неся невероятную гамму ароматов разложения из дома Ковальски в мой. Я даже окна заклеил в надежде, что запах не просочится! Это летом-то! В 101 градус по чертову Фаренгейту! Конечно, я сорвался! Не понимаю, как с этим справляется сама старуха Ковальски? Видно, помимо червонца на унгана, где-то в заначке у нее нашлось еще шесть-семь тысяч на операцию по умерщвлению обонятельных рецепторов. Ей бы держать мужа в холодильнике, как это советует логика и здравый смысл, – и хранится дольше, и соседям не мешает, – так ведь нет же! Мыслимо ли ограничивать свободу некроамериканцев, защищенных Конституцией Соединенных Штатов Америки? Сейчас даже животных в клетках держат разве что в Африке, Китае и на моей исторической родине. Да засунь миссис Ковальски своего дохлого муженька в ящик со льдом, зуб даю, тот же Ольсон затаскает ее по судам!

– Как можно угрожать жизни того, кто уже мертв ?

– Мистер Саулофф, вы отдаете себе отчет, что любой суд признает ваши высказывания оскорбительными? – правозащитник проигнорировал мое робкое возмущение. – И это в самом лучшем случае! В худшем – вам вменят разжигание межвидовой розни! И тогда одними лишь административными штрафами вы не отделаетесь!

Да, разжигание межвидовой розни это серьезно. Если ты не кинозвезда или политик – потянет часов на двести общественных работ. И ладно заставят убирать мусор или разливать суп в столовке для бездомных, так наверняка придется отрабатывать по школам. Мало приятного объяснять соплякам и соплюхам, какой ты был нетолерантной скотиной и насколько глубоко твое раскаяние.

– Извините, ничего не смог с собой поделать. Эта тухлая вонь заставляет меня страдать. У меня очень сильное обоняние. Таким, как я, это свойственно…

– Это все, что я хотел услышать, – довольный Ольсон не обратил внимания на мою последнюю фразу. А следовало бы.

У меня патентованный способ разбираться с Ольсонами. Быстрый и эффективный. Всего несколько слов, и самый упорный правозащитник начинает обходить мое скромное жилище по большой-пребольшой дуге. Надо только подгадать момент, дать ему самому произнести эти несколько слов.

– Увидимся в суде! – победоносно бросил Ольсон и горделиво зашагал прочь.

Я терпеливо ждал, когда он вернется, чтобы сказать Веское Финальное Слово. Ни один труполюб не может уйти, не поставив эпическую точку в тяжелой борьбе с нетолерантностью. Не смог и Ольсон. Обернувшись, он посмотрел на меня с неповторимой смесью презрения и легкого сожаления, на которую способны только качественные правоборцы.

– Знаете, мистер Саулофф, меня тошнит от таких людей, как вы. Вас, русских, похоже, совершенно невозможно научить терпимости! В вашей варварской стране еще полвека назад разгоняли мирные демонстрации сексуальных меньшинств и до сих пор не приняли поправки, уравнивающие некрограждан в правах с живыми! С какой яростью вы отстаиваете свои первобытные понятия о морали! Кичитесь своей ненавистью, лелеете и взращиваете ее, гордитесь ею! Что вы за моральный урод? Почему вам доставляет удовольствие издеваться над теми, кому и так в жизни досталось? Но не волнуйтесь, суд заставит вас думать по-человечески!

– Ричард, – мягко намекнул я, – меня сложно заставить думать по-человечески.

– Рад, что в этом наши мнения совпадают, – правозащитник презрительно поморщился. – Вы же варвар, дикарь. Нет, хуже – вы зверь! Вы животное, мистер, Саулофф!

Дьявол меня побери, может ли быть подарок лучше?! Мой поздний гость сам подставился! Да еще как!

– Почти в точку, Ричард! – весело засмеялся я. – Правда, мы предпочитаем говорить, что в нас только половина животного. Смеем надеяться, что человеческого в нас не меньше. Вы ведь не откажете нам в таком праве, верно?

Глядя, как бледнеет правозащитник, я улыбался уже не скрываясь. У Ольсона затряслась нижняя губа и дрогнули ноги. Отвратительный одеколонный дух перешибло резким запахом пота.

– Да вы же… Вы же оборотень! – как-то обиженно выпалил правозащитник.

Все-таки Ольсон оказался довольно тугоумным сукиным сыном. Я знавал правозащитников, которые раскалывали меня в два счета, по обонянию. Раскалывали и мгновенно снимали любые претензии. Я демонстративно почесал кадык, давая Ольсону возможность разглядеть отросшие черные когти.

– Ликантроп, я бы попросил, – ласково поправил я. – Называя меня оборотнем, вы в моем лице оскорбляете целый народ, который, надо сказать, намного древнее вашего. Я считаю этот термин унизительным и недопустимым! И еще мне кажется, что любой суд признает ваши слова крайне оскорбительными…

Я шагнул вперед, и Ольсон отшатнулся от меня, как от чумного. Что поделаешь, мы не так давно вышли из тени, а законопроект, уравнивающий ликантропов в правах с остальными гражданами Соединенных Штатов, принят всего-то месяца три назад. К нам не привыкли. У нас еще нет собственных правозащитников.

– Знаете, Ричард, меня тошнит от таких, как вы, – продолжая наступать, вещал я. – Вам нравится обзывать представителей малочисленных видов, причиняя им боль? Или вы думаете, что у нас, ликантропов, нет чувств?