Кэтрин Куртц - Сын епископа. Милость Келсона

— Ты уверен, что действительно этого хочешь? — спросил, тогда Дугал, когда они вымыли свои грязные руки водой из источника. — Мои родные считают клятву нерушимой, если пролилась кровь. И что скажет твой отец?

— Мне безразлично, что он скажет, когда дело будет сделано, — отозвался Келсон. — Ведь он не сможет ничего изменить, верно?

— Нет. Ничто не сможет отменить клятву, пока один из нас не умрет.

— Тогда нам не о чем беспокоиться, — заметил Келсон с улыбкой. — Потому что мы с тобой будем жить вечно. Правда? — Он помолчал секунду-другую. — А что, очень больно бывает, не знаешь?

Кожа Дугала под веснушками стала чуть бледной.

— Не знаю, — признался он. — Мой брат Майкл обменялся клятвой крови со своим другом Фалком, когда им было меньше, чем нам теперь, и он говорил, что ужасно болит… Но, думаю, иногда Майкл меня нарочно пугает. — Он проглотил комок. — В конце концов, это лишь небольшой порез. Если мы хотим стать рыцарями, мы должны приучиться не бояться ран, верно?

— Я не боюсь, — парировал Келсон, вручая другу свой отделанный серебром кинжал. — Вот. Давай.

На самом деле, он здорово боялся, и Дугал тоже, но он не позволил себе даже дрогнуть, когда неумелая рука Дугала полоснула клинком по его ладони. Келсон сжал свое запястье и, словно зачарованный, следил, как наполняется кровью порез на его ладони, и отвел глаза лишь, когда его друг вложил черную резную рукоять своего кинжала в окровавленные пальцы Келсона. В шарик на конце рукояти был вправлен бледный аметист, и Келсон помнил, как кровь запятнала камень, когда он провел клинком по ладони Дугала и нанес ему рану, такую же, как у него самого.

— Повторяй за мной, — прошептал Дугал, прижав свою окровавленную ладонь к руке Келсона и обвязав их сверху платком. — Отныне ты станешь моим братом по крови до конца жизни.

— Отныне ты станешь моим братом по крови до конца жизни, — повторил Келсон.

— Призываю в свидетели все четыре Стихии, — добавил Дугал.

— Призываю в свидетели все четыре Стихии, — подхватил Келсон.

— Что, пока я дышу, я не покину моего брата во имя моей жизни и чести…

Слегка улыбнувшись, Келсон обхватил своей свободной рукой их соединенные ладони и кивнул.

— Тогда буду ждать тебя весной, брат мой, — тихо произнес он. — Исполняй свой сыновний долг нынешней зимой и храни мир здесь, в Транше, ради меня, а затем явись ко мне в Кулди, как только расчистятся перевалы.

— Приду, мой государь, — прошептал Дугал. — И пусть хранит нас Бог до той поры.

Вняв особому призыву архиепископа Ремутского, епископы в Кулди собрались на совещание на другой день с самого утра. Истелина позвали, чтобы исполнял обязанности секретаря. Никто не был изумлен больше него, когда Кардиель предложил его на пост епископа Меарского.

К облегчению Кардиеля и Арилана, Истелин быстро встретил поддержку. После того, как хвалы ошарашенному Истелину пропел архиепископ Брендан, который лучше, нежели кто-либо другой, знал Истелина как священнослужителя, едва ли нашелся прелат, которые не присоединился к его сторонникам, ибо назначение Истелина предлагало гибкое решение Меарского вопроса. К полудню, когда все съехавшиеся в Кулди собрались на мессе, архиепископ Браден уже смог провозгласить их единодушное решение с кафедры. За несколькими исключениями, новость приняли с одобрением.

Одним из тех, кому не понравилось решение, был Джедаил из Меары, хотя на публике он не выказал какого-либо недовольства. Однако вскоре после того, как месса закончилась, он почтительно постучал в дверь своего покровителя, Креоды Кэрберийского. Секретарь епископа немедленно впустил его.

— Вы могли бы меня предупредить, — сказал он, когда секретарь препроводил его в присутствие Креоды, и были соблюдены все формальности.

Вздохнув, Креода указал ему на место против своего, и вторым знаком руки попросил священника-секретаря остаться.

Джедаил сел. Он был моложав на вид, держался прямо, как палка, волосы его преждевременно поседели и резко контрастировали с черным облачением.

Бледно-голубые, как море, глаза мерили Креоду обвиняющим взглядом, руки также выдавали его возбуждение: он все время играл своим кольцом.

— Такое порой случается, — пробормотал Креода. — Если и есть утешение, то вы вели себя в точности так, как следовало. Кардиель выступил с этой рекомендацией на собрании сегодня утром. Не было возможности предупредить вас между собранием и мессой. Весьма сожалею.

— Я тоже, — Джедаил еще несколько мгновений теребил свое кольцо, затем устремил взгляд в сторону, на огонь в каминном очаге. Серебряная печатка у него на пальце куда больше подошла бы светскому вельможе, нежели духовному лицу.

— Что же будет дальше? — спросил Джедаил. — Это конец? Король утвердит назначение Истелина?

— Я не могу ответить ни на один из трех вопросов, — откликнулся Креода. — Истелин был в чести у короля много лет, и я сомневаюсь, что будут какие-либо возражения со стороны его величества. Однако, это не означает неизбежного конца делу.

— Не означает?

Креода щелкнул пальцами в направлении секретаря и протянул руку, в которой тут же очутился свернутый лист пергамента. Джедаил в ожидании подался вперед, но Креода разворачивать документ не спешил.

— Вот что я получил вчера вечером, — сказал епископ, держа письмо в вытянутой руке и пробегая глазами, прежде чем вручить его Джедаилу. — Суть в том, что наш брат в Святом Айвиге готов поддержать вас и ожидает посланца, который выведет его на свободу.

— А много ли стоит его поддержка теперь, когда другой избран на епископский престол Меары? — с горечью заметил Джедаил, разбирая густо покрывающие лист письмена.

— Она стоит столько, сколько нам потребуется, — ответил Креода. — Он хотя бы может объединить служителей во имя возрождения Старой Меары.

— Вы действительно думаете, что он все еще обладает достаточным влиянием?

— Вы о нем многого не знаете, — заявил Креода. — Безусловно, он фанатик, но я всегда считал его праведным и набожным человеком. То, как поступил с ним король, оскорбило многих, в том числе, и меня. В конце концов, он был примасом, и выбрали его мы.

— И он — фанатик, — напомнил своему покровителю Джедаил, возвращая послание священнику, стоящему рядом, — вы сами это признали.

Креода передернул узкими плечами и улыбнулся, надменно и хитро.

— Прошу вас, святой отец, не отрицайте, что у меня есть толика здравого смысла. Если кто-то отзывается о нашем бывшем примасе как о набожном человеке, это не означает неизбежно, что он думает, будто того нужно возвратить на прежнюю должность.