Ариса Вайа - Лепрозорий (СИ)

Она со старческим кокетством покачала головой, разглядывая гостью с головы до ног. Это немного разозлило бескрылую, ведь минутное промедление могло стоить ей жизни. Рабочие муравьи заступили в утреннюю смену, деревенька практически вымерла, но ведь кто-то мог и вернуться. Дети могли выбежать играть на улицы, а занятые ремеслом взрослые — выглянуть в окна. Старушка прочла тревогу на ее лице и, заметив, что громадных крыльев за спиной Люции нет, посторонилась у двери, пропуская гостью.

Люция зашла, пригнувшись, в скромную обитель. Ее никогда сюда не пускали, женщина боялась что, не совладав с крыльями, девочка разнесет все шкафчики и полки. В этом был смысл, потому что Люции и так было жутко тесно. Она свалила крылья грудой в пустом углу и, согнувшись в три погибели под низким потолком, искоса огляделась.

Все стены были в хлипких старых стеллажах и полках. Забитые доверху, ветхие дощечки прогибались от засилья баночек, скляночек, жестяных коробочек и мешочков с травами. Закуток заканчивался дверью. На полу были разложены льняные полотенца, на которых сушились ягоды, ступить некуда. Под потолком развешаны связки трав, так и норовившие запутаться в волосах. Терпкие и мускусные запахи забивались в нос и щекотали горло.

— Эть что, твои? — хмыкнула пожилая женщина, глядя на крылья в углу. Уперла все четыре крохотных рыжих кулака в бока и нахмурилась.

— Пегасьи, — усмехнулась Люция, отвязала склянки с пояса и поставила рядом, — и кровь тоже.

Ливр был выгодно отдан мяснику, взамен он сровнял выступающие кости отрубленных крыльев с лопатками и вынул осколки обсидианового меча. Один из них Люция даже оставила на память. Но такая драгоценность, как шкура и кровь священного животного, выдали бы маршала с головой. А старушке все сгодится, и она никогда не выдаст.

— Помнишь, — заулыбалась та. — Помнишь, что давно мечтаю. Не забываешь старушку! Спасибо, милая! Ты не уходи! Погодь! — и завертелась, закрутилась в своей каморке, зазвенела стеклом, перебирая всеми четырьмя ручонками бутыльки на полке: то достанет, то положит, то снова возьмет. Покачивала головой, косилась на изуродованную спину гостьи и грязные седые волосы.

— Вот! Держи! — бабушка раскрыла две ладошки прямо перед носом бескрылой. Чистый холщовый мешочек был даже подписан, но не разобрать. — Это хна, а то ты такая бледная, да еще в зеленом — як болотна лягушка! А это облепиха, она раны заживляет, — и лихо всунула под руки большую, запаянную воском, склянку с ярко-оранжевым содержимым, вторую такую же придерживала сама, ногтями очищая горлышко. — Давай, поворачивайся! Водицей какой, небось, лопатки залила и счастлива. Ишь ты!

И Люция повиновалась. Села на пол, уткнулась лбом в стену, подставив спину четырем жестким ладошкам. Ей была приятна забота, и она старалась почерпнуть хоть немного тепла от забавной женщины-муравья. А та принялась снимать плотную пленку бутираля, платочком отряхивать пыль спиленных костей и промакивать холодной водой.

— Ох! И чего рубила, глупая? Вон какая красавица была! Высокая, статная, а крылья роскошные. А? — причитала старушка, срывая остатки пленки. Кровь уже схватилась, но нежное мясо страшно чесалось.

Люция усмехнулась про себя — та еще красавица, подойти страшно. Зато крылья и впрямь были сокровищем, единственным предметом гордости.

— Так было надо, — тихо отозвалась она, поглаживая левое запястье. Под грубыми пальцами чувствовались цифры клейма. Иллюзии исчезли окончательно.

— А тощая чего такая? Не кормют? — усмехнулась бабушка, размазывая жесткими пальцами масло облепихи по лопаткам.

— Не кормют, — кивнула бескрылая и даже улыбнулась. Если бы только можно было остаться так и умереть. Без борьбы, без страданий. Но она не умерла на войне, не умерла в госпитале. Значит, еще рано, значит, она должна сделать что-то еще. А сделает это что-то для мира — тогда смерть заберет ее. Что же в действительности она должна сделать? Но пока все складывалось в пользу мести. Быть может, это и был тот самый путь.

Люция усмехнулась, вертя в руках мешочек с хной — нет, Мерур должен знать, кто к нему пришел, а вот после она, может, и воспользуется ею.

Старушка ловко обмотала бинтами грудь бескрылой, потуже затянула, заправила непослушные концы и, довольная своей работой, похлопала по спине.

— Кушай хорошо, бестолковая девчонка. Совсем скелет, и кожа серая! — деловито пробурчала, подавая Люцие мешок с мясом.

— Буду, буду, — кивнула бескрылая, неуклюже поднимаясь в закуточке старушки-муравья. Ей было смешно, что ее зовут девчонкой и просят лучше кушать. Как давно подобное было, и как же сильно она скучала. — Прощайте!

И Люция вышла на улицу, приставила ладонь козырьком и огляделась. Деревенька муравьев была почти пуста. Стоило поторопиться в кузницу, пока еще не сменились муравьи в шахтах.

Но в лавке кузнеца она была нежеланным гостем. Ее встретил хозяин — заслонил собой широкий проход в саму кузню, сложил четыре мощные руки на груди, и недовольно смерил взглядом.

Люция уже предложила Конфитеор — лекарство от лепры — в обмен на оружие. Но кузнец только нахмурился.

— Ловушка это. Не положено нам просто так лекарство, — пробурчал наконец. — Уходи.

Но Люция стояла, перебирая меж пальцев крохотные пузырьки с белым порошком. Ну уж нет! Остаться безоружной она отказывается!

— Вся империя — Лепрозорий! Нет никого, кто бы ни болел лепрой. Эта зараза мучает каждого, как можно отказываться от Конфитеора? — скривилась, разглядывая просторное помещение лавки. Сюда другие муравьи возвращали инструменты на починку, а ангелы — оружие. Здесь можно было купить все, что душе угодно.

Муравей был прав — риск чрезвычайно высок, это самая ближайшая кузница к югу от императорского дворца.

— Не вся! — хмыкнул он, кивая на Люцию. — Ты из ангелов, вон спину как держишь, будто разом с плеч сорок килограмм сняли. И Лепры у тебя нет. Не бывает Лепры у ангелов. Вам этот ваш Кафиор, порошок покаяния, как вы кличете, и не нужен вовсе. Во как, — он развернулся и направился в свой закуток, мимо груды походного тряпья и одежды.

Люция осталась стоять перед стойкой, разглядывая оружие. Слева на стене мечи, один краше другого. Надоели! Справа луки. Люция всегда стреляла посредственно, но время идет. Вон, ночью скальпелем вспорола глотку Охотнице. А над луками под потолком висели арбалеты. Самое то!

Вот только муравей так и остался стоять у дверей кузни. Вроде правильно все сказал, но словно и не верил. Сомневался, терзался, соблазнялся. Ждал, что незваная гостья скажет что-то еще. Но Люция рассмеялась.

— Чего ржешь, треклятая? — огрызнулся он.

— У ангелов тоже есть лепра, — Люция сняла с плеч охотничью байку, разорванную на спине; обнажила перебинтованную грудь, живот и ребра в паутине лепры, маленьких алых трещинах и чешуйчатых серых корках, в многочисленных шрамах и царапинах.