Дарья Кузнецова - Я выбираю свободу!

Только как это сделать, не знала. Боли было столько, что она разливалась по всей комнате и, кажется, пыталась выплеснуться за ее пределы, а моя магия оказалась бессильна: источник боли находился внутри, в душе. Застарелая и гнилая рана, засевший в кости осколок.

Поэтому я просто прижала его голову к груди, будто пыталась успокоить плачущего ребенка, а не взрослого мужчину с совершенно сухими глазами.

Сбивчивый рассказ оставлял массу вопросов, но основное я поняла. У Бельфенора был не только сын, погибший много лет назад, но и дочь, видимо, вполне живая поныне. Которую давным-давно выдали замуж за какого-то психа, и это едва не стоило ей жизни. И я понимала, что не хочу знать подробностей того происшествия.

Надо было что-то сказать, но мысли отсутствовали. Только бегали в голове по кругу слова менталиста о том, что нет однозначного ответа на вопрос «кто виноват?». Интересно, эль Алтор предвидел подобную ситуацию, или тогда он говорил о другом? О войне, про которую я в тот момент и подумала?

Фель считал, что виноват он. Да, в общем, так и было: глупо спорить, его чувство вины не возникло на пустом месте. Он действительно был виноват. Обрек свою дочь на страшную участь и даже не помог ей, когда та просила. Да и его наплевательское отношение к ней совсем не заслуживало похвалы.

Вот только… один ли он был виноват? А как же мать, которая первой должна заботиться о благополучии своего ребенка? Ее вина не больше? А тот, кто был так маниакально озабочен сохранением рода, что требовал наследника от, по сути, совсем еще мальчишки? Тридцать пять лет — это почти подросток, и очень мало кто в этом возрасте имеет достаточно ответственности и мудрости, чтобы заводить собственных детей. Ладно, женщины взрослеют быстрее, и многие вполне готовы лет в сорок создать семью, но для мужчин подобное — исключение, а Бельфенор им явно не являлся. А его отец, похоже, даже не посчитал нужным что-то объяснить и оказать на сына влияние, просто использовал как племенного жеребца.

А еще неясно, кто отмерил всем виноватым наказание? Какой мерой и сколько оно должно длиться? С тем, казненным, все обстояло просто и понятно, и он получил свое. Но не искупил ли сполна свою ошибку Фель, постоянно терзаясь этой болью? А его отец, он вообще чувствовал себя виноватым? А жена, она хоть на секунду задумалась о судьбе дочери и собственной вине перед ней?

— Тилль, поговори с ним, — тихо попросил светлый, решительно отстраняясь, чтобы заглянуть мне в лицо. — Ты понимаешь, а тебя он может послушать. Она не должна…

— Не говори глупостей, — нахмурившись, возразила я. — Имея мужество совершить поступок, нужно иметь мужество за него отвечать.

— Она хорошая девочка, просто запуталась, а я…

— Эта девочка цинично и хладнокровно убила разумное существо и очень старалась свалить свою вину на другого. Извини, но назвать ее «хорошей» я не могу. Владыка, конечно, был малоприятным субъектом, мне его ни на волос не жалко, но называть из-за этого его убийцу «несчастной» я бы тоже не стала. В конце концов, это у ее матери с тобой могут найтись личные счеты, а ее ненависть — ее личный выбор. Извини, но я уверена, что у Вириталь имелись дела поважнее, чем промывка мозгов собственной дочери на тему «какая же сволочь ее дед».

— Но ведь… — начал он, растерянно глядя на меня.

— Фель, и снова извини, но назвать тебя сволочью я, как ни странно, не могу. Сволочь посчитала бы, что вообще не имеет к этому отношения, и преспокойно жила бы дальше: такие не терзаются чувством вины. А ты… Все совершают ошибки. Кому-то везет, и ошибки у них получаются незначительными, а чьи-то приводят к катастрофе, рядом с которой твоя личная беда несколько теряется.

— Например? — Светлый вопросительно вскинул брови, а я задумчиво склонила голову к плечу.

— И это у меня спрашивает боевой офицер? «Ошибка командира», знакомо? Пойдем, хватит себя грызть, тебе еще у Мельхиора нужно попросить прощения, — подбодрила я его, поднимаясь на ноги. Я была вполне готова проявить участие, обнять, сказать несколько тысяч слов в его оправдание… вот только понимала, что такая жалость ему не нужна, и вызовет она в лучшем случае отвращение. Сейчас нужно было встряхнуть, отвлечь, расшевелить — и только потом уже думать и решать, как можно ему по-настоящему помочь. — По-моему, твои угрозы «убить кого-нибудь еще» он отнес на свой счет и решил, что ты его прикончишь на том же самом месте.

— С Милем… да, нехорошо получилось, — проговорил стихийник. Резко тряхнул головой, будто пытался таким образом избавиться от лишних мыслей, и рывком встал. — Тилль, но ведь…

— Никому не станет лучше, если ты вдруг возьмешь вину на себя, — проворчала я. — В конце концов, не спеши паниковать: во-первых, еще неизвестно, какое ей там полагается наказание, а во-вторых, сказано же, есть кто-то еще. Может, там на самом деле все не настолько трагично и окажется, что их просто ловко обработали. В чем я, кстати, почти не сомневаюсь. И уж точно уверена, что за всем этим стоит не ее мать.

— Все-таки… — начал он, привлекая меня к себе в объятия, но я вновь перебила, осторожно погладив его по щеке и накрыв большим пальцем губы.

— Фель, я… это просто непредвзятый взгляд со стороны. Может быть, я не могу понять всю глубину твоей боли, но зато могу смотреть беспристрастно. И поэтому скажу: ты не настолько ужасен, как тебе самому кажется. Да, ошибся, поступил плохо. Но ты ведь это понимаешь, искренне сожалеешь о своем поступке и изменил бы все, появись у тебя такая возможность. И, мне кажется, ты вполне заслуживаешь шанса на прощение. Можешь не верить, можешь возражать, но все-таки подумай о том, что я сейчас скажу: тебе стоит набраться решимости и поговорить с ней. Очень может быть, заглянув ей в глаза, ты увидишь совсем не то, что ожидаешь.

Бельфенор слушал внимательно, чуть хмурясь, а взгляд был напряженным, но главное, уже не таким безжизненным, как раньше. Может, банально взял себя в руки, а, может, ему стало легче просто оттого, что часть боли выплеснулась наружу. Когда я договорила, он медленно кивнул и, тихо шепнув «спасибо!», осторожно коснулся губами моих губ. После чего, отстранившись, с бледной неуверенной улыбкой уточнил:

— Тилль, а скажи мне, когда ты научилась читать мысли?

— Какие мысли? — недоуменно нахмурилась я.

— Мои. Я сейчас, по-моему, ни одной фразы до конца не договорил, — насмешливо пояснил он.

— Было бы что читать, — машинально и для порядка проворчала я, а сама — всерьез растерялась.

Читала или нет, а ведь я в самом деле знала, что именно спросит Фель дальше. Сейчас это ощущение пропало, но минуту назад я, кажется, слышала его слова до того, как они прозвучат. В самом деле походило на ментальную магию, которой я сроду никогда не владела. Или — на что-то еще, думать о чем очень не хотелось. Было боязно, потому что в глубине души я знала ответ на вопросы «как?» и «почему?», но вытащить на поверхность пока не была готова. Поэтому предпочла просто сбежать от опасной темы.