Екатерина Лесина - Наират-1. Смерть ничего не решает

— Мир? Мир… Это вы называете миром? Вам нужна жратва и железо, нам — эман и ваши капельки. Будем собирать, копить, чтобы потом, когда накопим достаточно, снова можно было резать друг друга! Поэтому и ты, и он, и остальные сидят и делают вид, что просто счастливы видеть друг друга. И с радостью сожрут любое дерьмо…

— Мой тегин!

— А главное, все вы тут понимаете, что это, — он поднял раму с пергаментом, едва не опрокинув чернильницу, — ничего не значит. Мы не можем добраться до вас, поэтому будем делать вид, что соблюдаем договор. У вас не хватит сил, чтобы удержаться здесь, поэтому вы будете делать вид, что соблюдаете договор. Вот истинная цена всем этим словам!

…слова — это не только символы, Эль. Это всегда нечто большее. Но тот, кто бездумно относится к символам, никогда не сумеет понять их истинного смысла.

— Ырхыз, подписывай! — рявкнул Урлак, позабыв про этикет.

— Подпишу. Все равно это ничего не решает. Так ведь, дядя? — Тегин кинул раму на стол, макнул перо в чернильницу и резким движением стряхнул, разбрызгивая алые пятна. Все молчали.

— Воск, — велел Ырхыз, откладывая перо. Подали. Тонкая тягучая струйка, запах разогретого пергамента, несколько мгновений ожидания и прикосновение печати, проминающей тонкую корочку застывающего воска. Нажатие. Оттиск. Повторение процедуры. И снова повторение. И еще раз.

— Ну что, посажный Урлак, видите, я не разучился обращаться с этим, — весело заметил Ырхыз, убирая печать в поясной кошель. — А остальное, как выяснилось, не важно. Идем, Элы.

Элы — она почти как Эль, сестра-близняшка, только не такая наивная. Элы понимает, что человек нарочно так поступил. И слова для него — лишь чернила на бумаге. Этот человек будет писать кровью. По снегу ли, по осенней грязи, по весенней распутице — главное, что без колебаний.

Конница и свет, умирающий под копытами. Хрустит. Нет, это кость хрустнула, когда она вогнала нож в спину Каваарда. Или кисть в руках Бракаара? Кисть. Склан поспешно бросил обе половинки под стол, остальные сделали вид, что не заметили. Сегодня день такой, что замечать нужно как можно меньше.

Ырхыз, спешным шагом направился к выходу. Элья слегка замешкалась и потому уловила мягкий, исполненный искреннего сочувствия голос Фраахи:

— У вашего будущего правителя сложный характер.

Ответа она не услышала.

— Кретин! Истеричный юнец! Слепь малорослая…

— Дядя, ты обкурился намума? — Ырхыз дрожащими руками расстегнул пояс из стальных колец, дернул полы тяжелого одеяния так, что на ковер драгоценным дождем посыпались пуговицы. Следом полетели остатки изувеченного парадного одеяния. Тегин же, содрав промокшую насквозь рубаху, вытер лицо и шею. Скомкал. Швырнул в угол.

— Я, как последний… артист, извиваюсь здесь третий день. — От злости Урлак чуть не потерял дар речи. — Делаю всё, чтобы Вед-Хаальд не оказался полит кровью напрасно! Пытаюсь жонглировать целой горстью горячих тленей, вмененных мне каганом, а ты херишь все это своими заскоками!

— Я сейчас прикажу отрубить тебе палец, — процедил Ырхыз. — И даже не за обвинения, а просто за громкие крики, от которых у меня раскалывается голова. А за обвинения, скорее всего, придется платить, когда я стану каганом.

…у всего есть цена, Эль. У мира, у войны, у жизни твоей и моей. Но часто бывает, что платишь непонятно куда и кому. Время обманов и лживых торговцев, тех, кто медяк сберег и наплевал на рассыпанное золото. Хотя какое, к демонам, золото? Кровь! Кровью платят в конечном итоге все и за всё, пусть даже некоторых мутит от подобной цены.

Голос его кипит, голос требует мести, но ведь Скэр — не воин. Он неуклюж и крылья мягкие, такое задень — долго не восстановится.

Урлак, пнув низкий столик, рявкнул:

— Если ты думаешь, что я стану покрывать эту твою выходку перед Диваном, перед каганом, который…

— Станешь. Ты же не хочешь, чтобы он узнал, насколько ты беспомощен? Все подписано, ты удержал все тлени, ловкий и мудрый посажный Урлак.

Ырхыз опрокинул над головой кувшин со сдобренной маслáми водой, скривился, отряхнулся и слизнул лепесток, прилипший к губе. Интересно, зачем в ней серьга? Тоже символ? С ним он обращается куда аккуратнее, нежели с прочими.

— Ты неуправляем. И тоже вряд ли хочешь, чтобы твой отец в очередной раз услышал об этом. Особенно в такой важный момент.

— Мне это ничем не грозит. Элы, иди сюда. Вот здесь. — Он положил ладонь на висок. — Тут больно.

Горячий. И пульс лихорадочный, и зрачки расширены. Ему плохо, но… Но какое Элье до этого дело?

…и никому нет дела, Эль, что сохраняя жизнь, мы обесцениваем смерть. Парадоксально, да?

— Помни о замке Чорах, — сухо заметил Урлак на пороге комнаты. Оскалился в ответ на гримасу Ырхыза и произнес уже из коридора: — Полагаю, для всех будет лучше, если ты останешься здесь.

Стоило ли говорить, что совету Ырхыз не последовал и уже через полчаса вернулся в зал.

Волна эмана накатила, облизала от макушки до пяток, и отпрянула, оставив горький привкус разочарования. Ныла спина, зудела кожа, ломило несуществующие крылья. Если закрыть глаза, можно представить, что все как раньше.

…на мягкой пластине ногтя вспухает капля крови. Красная, при соприкосновении с воздухом, она стремительно чернеет, распространяя вонь жженой кости.

— Извини, — бормочет Скэр, засовывая палец в рот. — У каждого свои недостатки. У тебя вон крылья горят, у меня — руки.

Вены на тыльной стороне ладони разбухли, натянув кожу темной пленкой. Наощупь она холодная и сухая. Впрочем, Скэр не любит, когда прикасаются к его рукам.

А Ырхыз не любит, когда ему перечат. У каждого свои привычки. Но до чего же мучительно смотреть, как мастерски работает Скэр, заполняя залу иллюзиями. Каскады образов, созданных им, совершенны в мельчайших деталях.

Элье бы вдохнуть всего лишь немного этой силы.

Но верно сказано, что каждому свое. Скэру — Ун-Кааш и эман, Элье — Ханма и безумный тегин. Он тут же, откинулся на подушках, положив голову на самую высокую. Одет вызывающе просто, словно в насмешку над цветастыми нарядами свиты. И косы расплелись. Но Ырхызу все равно. Он даже не нарочно, ему просто удобнее так, чем в ритуально-тяжелом. А еще он пытается изображать безмятежность. Прикрытые глаза, упрямо поджатые губы, пальцы, смявшие серебряный кубок.

— Великолепно, великолепно, — шепчет Кырым, глядя на рукотворную радугу, которая тут же превращается в клубок крылатых змей. Спустя мгновенье змеи разлетаются бабочками, а бабочки — искрами. Искры — листьями.

Что-то неразборчивое шипит Таваш Гыр, стряхивая с рукава кленовый лист.

Лист чернеет.

— Возьмите, мой тегин. — Урлак протягивает новый кубок и полотенце. А у тегина руки в чем-то красном, и Элья не сразу понимает, что это — не кровь, а вино. Растеклось по синей шерсти кемзала; по жемчугу, обыкновенному, речному, рассыпанному в нарочитом беспорядке; по серому обережцу в серебряном плетении. Всего-навсего вино.