Екатерина Лесина - Наират-2. Жизнь решает все

Из-под помоста неожиданно вылез Паджи, позевывая и подкидывая на ладони серебряный перстенек.

— Туран! Спорю, ты еще не был в зверинце.

— Не спорю. Не был.

— А зря, там сбрую на сцерха доставили. А после обеда ясноокий приказал сделать первую выводку зверья на площадь.

Сунув выигрыш в один из кошелей, Паджи достал из него чеканную пластинку и желтое надкушенное яблоко.

— Вам дадут десяток людей и лошадок. Колесные платформы проверил?

— Еще позавчера.

— Отлично. Тогда шуруй. Попробуешь погрузиться-разгрузиться, ну и первую партию живности уже можно вести. Кстати, спорю, что до захода не успеешь.

— Лучше бы их подержать от греха в зверинце, а не тут, — Туран взял протянутые Паджи тамгу и яблоко. Откусил. Кислятина. А Паджи спокойно объяснил:

— Не успеешь ты за день всех перевезти. Уж лучше пусть твои подопечные понервничают здесь. Заодно пообвыкнутся. Что они, что мы…

Договаривал в спину. И, кажется, улыбался во всю пасть. Ничего, посмотрим, как ты на Курултае улыбаться станешь!

В этот день встретиться с яснооким Ырхызом не привелось. В зверинце было пусто, и только Цанх-младший лениво елозил по полу метлой, выгребая остатки соломы и мелких птичьих костей.

— Недовольные были, — пробурчал он. — Говорили, что колени в подбородок и в подмышку стучат.

Взнузданный сцерх заревел, приветствуя и жалуясь.

— Иди, раздевывай, — Цанх отшагнул от клетки еще дальше. — Я тудой не полезу. Еле загнали после светлейшего.

— Так пошел ящер под яснооким?

— Куда там: пофырчал да постоял, што твоя скамья. Колено нюхал, мы думали — отхватит, но Всевидящий миловал.

В корыте у сцерха воняла кровью половина бараньей туши: перед выездкой ящера накормили, чтоб оголодалый не набросился на молодого кагана. Зато ремни подпруги перетянули, и мартингалы чересчур короткие, а подперсье наоборот, болтается, оттого и седло, непривычно мелкое — этакая нашлепка вроде подушки с путлищами — ходит.

Как оказалось после, зверь вполне сносно слушался поводьев, ровно шел, точно вспоминая забытую науку, свидетельством которой оставались мелкие шрамы вдоль хребта и ребер. Чуть покачиваясь в седле, Туран вспомнил заснеженный загон и копье в руках охотника. И сразу попытался выпихнуть дурные мысли из головы, зная, что иначе последуют еще более отвратные: про умирающую Красную, про бештинский подвал, золотую паутину и хрустко отделяющуюся часть чешуйчатого черепа… Вот же дрянь! Уж лучше про Шинтру. Или эту самую склану. Аттонио только о ней последнее время и говорит. И сегодня наверняка будет.

Туран оказался прав.

Встреча снова была назначена у мэтра дома. Одна из многих, прикрытием для которых стало желание мэтра изобразить кхарнца. И если первое время Паджи заботливо провожал подопечного в Дурдаши, то ныне отлип.

А Аттонио действительно рисовал, правда вовсе не Турана.

— Значит, юноша, вы так и не поговорили со скланой?

Мэтр замер, почти касаясь тончайшей кистью холста. Но все-таки в последний миг передумал и поставил точку в совершенно ином месте. Синее к желтому? Синее теряется на желтом, становясь тенью, одной из многих, поселившихся на картине.

— Нет. Я её толком и не видел. Да и вообще до Курултая вряд увижу.

— Жаль. Есть у меня ощущение, что мы с каждым днем все сильнее отстаем от чего-то важного. Как бы не потеряться вовсе.

Еще одна точка-тень, невидимая глазу черта, которая вроде бы никак не изменяет полотно. Интересно, когда именно точки, рассыпанные другим художником — с которым мэтр, сколь бы ни пытался, никогда не сравняется — выйдут на передний план, затмив собою жалкие фигуры тех, кто ныне властвует на холсте жизни? И догадается ли Аттонио, чья рука сотворила эти изменения? После — несомненно. А сейчас?

— Все суетятся. Спешат. Я вообще почти не сплю. Каждый день таскаюсь во дворец. Теперь и в обход. Если бы меня посели в зверинце…

— Кашлюна? Во дворце? — Аттонио скривил губы. Смотрит презрительно. Пускай, лучше эта его насмешливость, чем пристальное внимание. Взгляд у него острый, и Всевидящему спасибо сказать надо, что сейчас мэтр не видит ничего лишнего. А чтобы так и продолжалось, следует подыгрывать.

— Но ведь Вирья живет там!

— Вирья… Вирью давно уже считают зверушкой. Более того, он ею скорее всего и является.

Туран засопел, потер глаза, которые слезились от едких испарений, пропитавших мастерскую. Резкие запахи, усталость, нервозность — мелкие недостатки, которые оборачиваются крупным достоинством-щитом. Догадайся Аттонио о задумке, и… Нет, не о том думать — о другом.

— А сегодня я вообще буду ночевать на площади. И не только сегодня. Скорее всего уже до самого Курултая, а то эти уроды безмозглые зверье потравят.

— Ночевать, говоришь…

Мэтр отложил кисть на тряпицу. Двумя пальцами сжал, выдавливая с беличьего волоса остатки краски, после кинул в стакан с маслянистой жидкостью — по ней тотчас поплыли синие круги.

— Ночевка — неплохая возможность.

Он ушел в соседнюю комнату, а Туран воспользовался отлучкой, чтобы взглянуть на холст пристальней. Четкими уверенными штрихами там была изображена площадь перед хан-бурсой. С помостом, людьми и даже клетками. Желтый камень, синее небо. Люди-тени. Все одинаковы. Все спокойны. Пока.

— Красиво, — Туран произнес это механически, заслышав шаги за спиной.

— Причем здесь красота? Работа — для дела. Смотри.

Аттонио развернул треногу с холстом к столу, а на самой столешнице раскатал два разрисованных листа.

— Если в Ханме в ближайшее время что-то произойдет, то столицу тряхнет преизрядно. Что будет — даже я не предскажу, но наша с тобой цель — выжить. Потому не будем брезговать вот этим.

Дает понять, что догадался и одобряет? Нет, вряд ли. Всего-навсего предвидеть пробует. Не зная, где упадет, мечет солому повсюду. Туран мог бы подсказать, но любое лишнее слово положит конец его замыслу.

И погубит Кхарн.

Так что молчи, Туран ДжуШен, танцуй на острие мясницкого ножа, мечтай о том, как после — совсем-совсем скоро — для тебя спляшет нож.

Художник аккуратно разровнял углы верхнего листа.

— Под городом существуют подземелья. Разумеется, священные и неприкосновенные. Разумеется, основные входы расположены в пределах хан-бурсы и рядом с нею. Разумеется, большинство из них запечатано, а оставшиеся — в той или иной мере под надзором. Но знать о них следует.

Ханма не прекращала удивлять. Старая стерва оказалась не так проста, под драным халатом ее был еще один, тонкого шелка, расшитый нитями подземных ходов, украшенный драгоценными камнями еще одной тайны. Год назад она показалась бы Турану откровением. Полгода назад — шансом на жизнь. Сейчас же легла стежком в составленный уже узор мести.