Андрей Ренсков - Дети Барса. Туман над башнями (СИ)

— Мой сын — не заложник, — покачал головой Мануил. — Не я должен бояться Запада, а Запад меня. Я покорил его один раз, покорю и другой. Может, хорошая война — как раз то, что сейчас нужно королевству. Клянусь, если в Утике надумают взбрыкнуть, я не оставлю от этого города камня на камне, а руины прикажу засеять морской солью.

— Солью… — Валидат недовольно поджал губы. — Чтобы эта земля больше никогда не смогла родить. Ты жесток, Мануил, но я всегда говорил: твоя жестокость слепа. Её нужно уметь держать в узде, как норовистую лошадь. Иначе она когда-нибудь понесёт, и ты вылетишь из седла.

— О чём ты, глупый старик? — Взгляд короля был полон брезгливого недоумения. — Что, по-твоему, полагается делать с мятежниками? Приползти на коленях и умолять их о мире?

Однако Валидата было не так-то просто смутить.

— Если ты помнишь, я советовал тебе сровнять Утику с землёй ещё десять лет назад. Но ты отказался, и тогда я дал тебе второй совет: возьми жену из этого города, из семьи Карго, например. Нет — ответил ты. Как можно? Ведь я помолвлен с племянницей Раззы!

— Я — король! — взревел Мануил. Маленький кулачок с грохотом обрушился на стол. — Этим миром правит моя воля! Утика ещё стоит, только потому, что я того пожелал! И она будет стоять до тех пор, пока я того желаю! Ни днём больше!

— Пусть так, — согласился Валидат. — Но взять её во второй раз будет гораздо тяжелее. Это хорошо, что ты задумал избавиться от Гевы и её ребёнка. Лучше уж поздно, чем никогда. Так сделай и второй шаг: породнись, наконец, с кем-нибудь из этих проклятых западных гордецов! Объяви о свадьбе, и ты увидишь, как весь цвет Утики приползёт к тебе на коленях, умоляя оказать честь их семье! В этом вся суть этих прохвостов!

Мануил молчал. В какой-то момент Валидату показалось, что его слова услышали, в кои-то веки.

— Посмотри, — стал он загибать пальцы. — Южные варвары угрожают перерезать караванные пути. Без них Нисибис обречён. За проливом — Накарра, неподалёку от Города — паучье гнездо с целым выводком паучат. Не хватало ещё настроить против себя Запад…

— Ты забыл о Востоке… — В уголках тонких губ короля притаилась злая усмешка. — Там из пенных волн прибоя выползают ужасные твари. Или легионы утопленников. Или девы с рыбьими хвостами — я уже не помню…

— За всю свою жизнь ты прислушивался только к одному человеку, — покачал головой Валидат. — Да и то им был мерзкий лживый накарреец! Почему ты так упрям, Мануил? Ты не можешь воевать в одиночку со всем миром…

— Кто сказал? — глухо ответил король. — Я всю свою жизнь только этим и занимаюсь. Не вижу никакой проблемы в том, чтобы вернуть домой собственного сына. Я не стану заключать союз с побеждёнными и не стану разрывать Договор. Как бы тебе того не хотелось, слуга Гаала.

— Очнись, Мануил… — Гордость не позволяла Валидату просто встать и уйти. — Ты великий воин, но есть один враг, который не по зубам даже тебе. Это старость. Именно она подсказывает тебе опрометчивые решения свои беззубым ртом! Не Утика должна лежать в руинах — но Бирса и Ватаскаласка! Всё остальное вполне можно решить дипломатией.

— Дипломатия? Я не знаю такого слова, — ответил Мануил, заворачиваясь в мантию. — И, ручаюсь, его не знают сорок тысяч моих пехотинцев. Уходи, коген. Молись своим богам хорошенько. Скоро мне понадобится вся их сила.

Каждый раз Кормчему снился один и тот же сон — будто он тонет, совсем недалеко от берега. Этот сон всегда приходил под утро и заканчивался неприятным пробуждением. А всю остальную ночь Магон падал в черную бездонную пропасть, и его полёт был бесконечным.

Иногда Кормчему казалось, что никакого падения нет. Что его невесомая душа парит в бесконечном океане мрака, и её удерживают тысячи тонких чёрных щупалец. Эти мысли вызывали поочерёдно то ужас, то восторг. Обе эмоции были настолько сильными, что от них перехватывало дыхание. Разглядывая тёмную громаду Храма, Магон впервые в жизни почувствовал нечто похожее наяву.

— Ждите здесь, — приказал он, очнувшись от наваждения.

— Да, господин, — проскрипел невидимый в темноте Хейга. Ронд не сказал ни слова, лишь лёгкий ветерок, поднятый его взметнувшимся плащом, дотронулся до щеки и подсказал, что помощник встал за колонной. Кормчий снова остался один во мраке — только сейчас ему предстоял подъём, а не падение.

Храмовую площадь по ночам не освещали: считалось, что это нарушает естественный ход вещей, установленный Гаалом. Верховное божество имело власть, как над светом, так и над тьмой. Сейчас на площади царила тёмная половина бога.

Ряды выплывающих из мрака статуй со скрещёнными на груди руками, непроглядная чернота на вздыбленных к небу террасах, огромный, давящий монолит самого Храма, который, казалось, висит в воздухе — всё это вызывало озноб и трепет. Молодая луна, оседлавшая тонкий золотой шпиль, была стройна, словно двенадцатилетняя девочка, и почти не давала света. Того что был, едва хватало, чтобы угадывать очертания ста восьми ступеней на крутой лестнице.

Там, наверху, у ворот, всегда горели два факела — в знак того, что ночь не бесконечна. Магон ожидал, что его встретят именно здесь, но двор Храма был пуст и тёмен. Огонь в Тофете давно погасили: горючую земляную кровь вычерпывали изо рва с закатом, чтобы к рассвету залить снова. После некоторых сомнений Кормчий продолжил путь, перепрыгнув через ров: Тофет был неширок, и служил скорее ритуальной границей между земным и божественным.

Вот из мрака показались круглые смутные тени — это были две огромные чаши на невысоких гранитных возвышениях. Левая была серебряной, и посвящалась Тиннит, богине Луны. Каждый вечер в неё помещали внутренности принесённого в жертву животного, чтобы ночные духи не терзали спящий Город кошмарами. Правая была выполнена из чистого золота — она принадлежала светлой, солнечной ипостаси Гаала и служила вместилищем для пепла сожжённых в Тофете жертв. Кормчий прошёл между чашами, и, не удержавшись, провёл ладонью по холодному металлу, на счастье.

Никто не ждал его и у ворот, однако их створки были слегка приоткрыты. Настолько, чтобы между ними можно было протиснуться, втянув живот. Весьма недвусмысленное и весьма унизительное приглашение. Несомненно, Валидат выдумал эту штуку с дверью специально, чтобы позлить гостя.

Не стоило связываться с ним — запоздало подумал Магон. Впрочем, что уж теперь сожалеть о сделанном выборе: в костёр брошено слишком много поленьев, и кровавая каша вот-вот хлынет через края кипящего котла. Главное — быть в этот момент как можно дальше от костра, чтобы не забрызгало.

Внутри храма было не так темно: блёклый лунный свет проникал сюда сквозь хитроумные отверстия в своде. Кормчий сумел разглядеть сплетённые из тростника корзины, доверху набитые подношениями: одеждой, едой и даже отрезанными волосами. На рассвете содержимое корзин будет торжественно сожжено в Тофете под ликующие крики толпы, а оставшийся пепел высыплют в золотую чашу. Взойдёт солнце, и толпа станет жертвовать снова, чтобы следующий день стал добрым и принёс удачу. А молчаливые когены в островерхих капюшонах будут набивать тростниковые корзины новыми вещами.