Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3

К моему приходу во двор мельницы согнанные из деревень крестьяне были заперты в амбары. Двор был пустым, весы были свободны и я уселся на них. Мне казалось, что ко мне подойдет тот самый немец и заведет разговор об обещанной еде, но сколько я не сидел, никто не подошел. Несколько позже подошла немолодая, кривая на один глаз, женщина. Она спросила:

- Ты, наверное, сегодня еще не кушал?

- Нет, не кушал, - ответил я.

- Пойдем, я покормлю тебя.

В сотне шагов стоял большой дом, где было много комнат и где жили какие-то люди. Мы вошли в маленькую комнатушку, похожую на кухню. Она налила мне в миску щей. Несмотря на то, что я был сильно голоден, ши мне не понравились. Они были из одной капусты и без соли. Женщина жила бедно. Оказалось, что это была то ли прислуга, то ли какая-то работница мельника, который жил в этом доме. Кушая невкусную вареную капусту, я размышлял о том, что бедные люди, почему-то чаще, чем богатые, бывают добрее и щедрее. В другой момент приходили сомнения, так ли уж это в самом деле? Меня угощали тем, что не кушала она сама и ей подобная еда ничего не стоила. С другой стороны, может быть у нее другого ничего не было и то, чем меня угощала, у нее было последнее. И еще думалось, что в жизни все бывает относительно. Если я был не так уж сильно голоден, то еда мне покажется невкусной, а тому, кто был голоднее меня, капустные щи без соли, могли доставить удовлетворение и радость. Рассуждения мои были сугубо личными, не учитывающими обстановки. Мы часто рассуждаем со своей точки зрения, не вникая в суть дела.

После съеденных щей появилось чувство сытости, мирного покоя и доброжелательности. Наверное, я был сильно утомлен, и мне хотелось спать. Говорят, что у людей сытых настроение бывает хорошее. Они забывают огорчения, невзгоды, и жизнь кажется в светлых красках. Так и со мной произошли подобные изменения. Хозяйка куда-то вышла, а я, чтобы не заснуть на стуле, вышел во двор. День клонился к концу, и я радовался тому, что бог послал прожить мне еще один день. Во дворе, на ступеньках амбара сидел баянист, казак, и играл на баяне. Вокруг него стояло несколько других казаков, слушая его игру. Набравшись храбрости, я подошел к ним. Меня никто не замечал, и отношение ко мне было совершенно безразличным. Я молча стоял рядом с казаками и тоже слушал. Баянист играл посредственно. Игрок был самоучка, слухач. Таких тогда было много. Некоторые слушатели просили сыграть что-то по их вкусу, и он играл. Видимо, у баяниста был хороший слух. Послушав игру казака, я понял, что играю лучше его. Перед войной в своем городе в Фергане я был известным баянистом. Я играл на школьных вечерах и олимпиадах, в пионерских лагерях по два-три месяца подряд, на свадьбах, именинах и т.п. У меня был хороший слух, и я на память играл почти все, что тогда пел и слушал наш народ. Играл советские, русские народные, и даже узбекские мелодии. За хорошую игру имел много наград, книг и грамот. Теперь, набравшись храбрости, попросил баян. Сказал, что тоже немного играю. Когда мне дали баян, кто-то сказал:

- Давай, давай, послушаем.

Чувствовалось недоверие и что-то, вроде пренебрежения ко мне. Уж больно плохо я был одет, худой и невзрачный. Зато, взяв в руки баян, я воспрянул духом и пообещал играть все, что попросят. Те вначале молчали. Потом кто-то попросил сыграть 'Синий платочек'. Начало было успешным, посыпались заказы, больше просили играть народные песни. Я играл все, что просили. Репертуар народных песен тогда у населения был не богат и я его знал хорошо. Кто-то сказал:

- Вот это да! Баянист!

Отношение ко мне сразу изменилось в лучшую сторону, из безразличного к дружескому. Мое положение тогда выглядело не очень понятным. Если я был пленником, то почему мне разрешают свободно ходить по двору? Если я свободен, то почему не пропускают на волю через мост? В какой-то мере я улавливал сложившуюся ситуацию. Я лавировал, чего-то выжидал и не лез на рожон с вопросами, ждал свой нужный момент.

Неясность моего положения заключалась в том, что задержали меня полицаи. Они меня передали казакам. Над казаками начальники были немцы, допрос вел немец. Он, вместо того, чтобы запереть меня под замок, долго разговаривал со мной по-немецки, показывал домашнее фотографии и в конце даже пообещал накормить меня. Все это казаки видели и знали. У них сложилось впечатление того, что немец за мной вины не нашел, я ему даже чем-то понравился и он мне покровительствует. Что-либо спрашивать у немца обо мне у казаков не хватало духу. Так я и вертелся между небом и землей, выжидая удобный момент, чтобы сбежать. А пока я был как бы сам по себе. Шатко балансировал между пленом и свободой, смертью и жизнью. В той ситуации, незамеченным уйти из деревни в лес, минуя посты, было совершенно невозможно. При неудачной попытке это была бы явная смерть. А я сам себя чувствовал среди них маленькой рыбешкой в стае голодных акул. Акул, которые на моих глазах проглатывали любого неосторожного, а меня почему-то они не замечали, и я плавал среди них, оставаясь еще живым.

На другой день я познакомился с мельником. Он жил в этом же доме со своей семьей. Люди называли его Ефимыч, или же Мирошник. Он был в курсе всех событий и после нашего знакомства сказал мне, что в Брянск, к своей родне, я не доберусь в теперешнее время. Кормить меня задарма никто не будет, и он после разговора, предложил мне поработать у него на мельнице рабочим. Я был очень обрадован и сразу согласился. В это же утро я вместе с мельником пришел на мельницу и приступил к работе. Работа была не трудная. Я стоял у весов и взвешивал мешки с пшеницей. Потом, после взвешивания, отбирал часть пшеницы на помол. Рядом стоял полицай и не очень охотно допрашивал приехавших на мельницу крестьян. У некоторых он спрашивал:

- Откуда приехали? Кому мелете, не партизанам ли?

Иногда он к кому-нибудь придирался. Чаще к молодым девицам, но всегда все обходилось миром. Девицы начинали кокетничать с полицаем, тот улыбался, терял к своему делу интерес, а крестьяне, смолов пшеницу, разъезжались по своим деревням.

Питался я у мельника. Это был хороший и очень осторожный старик. Немцев не хвалил, но и советских не ругал. И все же в разговоре иногда, улавливалось огорчение по поводу столь страшного разгрома наших войск. Он сомневался в желании немцев дать нам хорошую жизнь. За поражение наших войск на фронте ругал советское правительство. Иногда на мельнице, когда полицай сильно к кому-то придирался, Ефимыч всегда вступался и улаживал конфликт в пользу крестьянина. Однажды, во время работы на мельнице, ко мне подошел полицай.

- Это ты, что ли, умеешь говорить по-немецки? - спросил он.

- Немного умею,- ответил я.

- Пойдем, - полицай поправил на плече винтовку и стал ожидать, пока я закончу свое дело. После полицейского приглашения на душе стало как-то тоскливо. Куда и зачем я ему понадобился? В голове появились самые неприятные мысли, может быть, власти опомнились и решили поинтересоваться пленником поближе, как партизаном? И действительно, все-таки кто же я был таков, чего это я делаю здесь в партизанском лесу? Пока мы с полицаем выходили с мельницы, было много сомнений. Раздумья прервал полицейский.