Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3

И так, едва я успел прижиться в Конотопе и найти товарищей по духу, как снова многих раненых погрузили в эшелон и повезли еще куда-то. Вскоре поезд привез нас в Минск. В Минске госпиталь находился в нескольких кирпичных зданиях напротив знаменитого Минского театра балета. До войны его часто печатали на почтовых открытках. Город был сильно разрушен. Целые кварталы лежали в развалинах. Но это красивое здание стояло во всей своей красе и я, глядя в окно, часто любовался им. Рассказывали, одни с радостью, другие со злобой, как минские партизаны в какой-то немецкий праздник или по какому-то другому случаю взорвали под полом мину. В здании собралось много немецких офицеров на празднество. Было много убитых и раненых. Но само здание внешне не пострадало. Местные минчане говорили, что немцы город взяли быстро, на пятый день войны. Но победить его не смогли. Минск лежал в развалинах, но его руины стреляли. Этим многие минчане гордились.

Минский военный госпиталь был довольно большим. Там были здания отдельно для солдат, и отдельно для офицеров. Однажды мне пришлось побывать в палатах, где лечились офицеры. Все увиденное говорило о том, что немецкие офицеры находились в привилегированном положении. Я был удивлен и поражен увиденным. Чистота беспримерная. Никакой тесноты или скученности. Палаты на 1-2 человека. Ковры, зеркала, цветы. В каждой палате радио. На кроватях шелковые одеяла. На самих офицерах красивые пижамы. Питание было по заказу раненого. Мы, советские люди, у себя дома при советах, даже мечтать не могли о подобном. Не могли мечтать еще и потому, что не знали, что так может быть в действительности где-то. Наши русские смотрели на это с удивлением и некоторые говорили:

- Вот это да!

Потом, помолчав, добавляли:

- Хотя у нас и было не так здорово, как у них, но тоже было ничего.

Здесь брали верх национальные чувства. Во всех госпиталях у немцев больных было больше, чем раненых. Ранения у большинства пустяковые. В советской армии такие ранения лечили где-нибудь в ближайшем к фронту медсанбате. А некоторые раненые даже сами не хотели уходить с передовой на лечение в тыл и лечились здесь же на передовой у своего медика. Такое, конечно, бывало не часто. Да и самого раненого часто бывали свои соображения на этот счет. Я всего не знаю, но думаю, что для тяжелораненых у немцев были другие госпитали. В советских госпиталях раненых средней и тяжелой степени бывало очень много. Не хватало ни мест для раненых, ни обслуживающего персонала. Особенно в ближайших госпиталях к фронту в периоды активных боевых действий. Чтобы иметь резерв мест в госпиталях, еще не выздоровевших солдат выписывали в батальоны для выздоравливающих. Я видел эти батальоны выздоравливающих. Это солдатское горе и позор нации. Однажды мимо проходила колонна таких выздоравливающих. Вид у солдат страдальческий. На многих светятся бинтовые повязки. Некоторые хромают, другие отстали и едва передвигаются. Колонна растянулась, солдаты идут вразброд. Сбоку идет командир, но он идет молча, не замечая непорядка. Лучше не вспоминать о тех красноармейских трудностях и государственном неуважении к раненому защитнику Родины. Однако после войны, медики, а может быть политорганы, считали и уверяли весь мир, что советская медицина в отечественной войне была на должной высоте. И как подтверждение этого, большой процент раненых, вернувшихся на фронт после лечения. На самом деле не хватало перевязочного материала, использованные бинты отдавались в стирку и использовались по несколько раз. Медикаментозное обеспечение и питание были весьма скромными. Многое держалось на энтузиазме и упорном труде медперсонала. Это были трудности каждодневные, с которыми уже как бы примирились. А вот, что рассказала моя двоюродная сестра о времени и днях, когда активизировались военные действия на фронте. Звали сестру Тася Бибаева. Она была майор медслужбы и хирург по профессии. В такие дни в госпиталь поступало раненых так много, что их было некуда класть. Они лежали повсюду, куда только можно было положить. Многие нетяжелые иногда ожидали своей очере­ди где-нибудь поблизости, вне стен госпиталя. Работать приходилось круглые сутки. Когда хирург от переутомления и бессонницы засыпал у операционного стола, его, спящего, уносили на руках, чтобы он смог слегка соснуть. Сон хирурга бывал весьма краток. Спать давали час-другой. После чего, чтобы разбудить хирурга, его обливали холодной водой. С помощью стимулирую­щих средств, приводили в рабочее состояние, и снова ставили к операционному столу опять на многие часы, до новой потери сознания. Может быть, это бывало не так уж и часто, но бывало. От такого вымученного хирурга ждать блестяще проведенных операций, разумеется, не приходилось. В госпиталях не хватало перевязочного материала и лекарств. Питание плохое и если после такой удручающей действительности раненые выздоравливали лучше, чем в госпиталях других стран, если после такого лечения большой процент раненых снова уходили на фронт, то это было чудо. А может быть, советские люди, закаленные житейскими невзгодами, в самом деле, были очень живучи.

Конечно, злословить можно сколь угодно и как угодно. Но тогда мы были патриотами, и защищать свою родину считали своим долгом. Патриотизм был всеобщий, и уклонение от фронта считалось некрасивым, не патриотическим поступком. Люди ради родины жертвовали многим, своим здоровьем, жизнью и всем остальным. Жизнь у человека одна. И если ее отдавали за родину, ради ее счастья, так мы думали тогда, то на эту тему должно быть много осмысленных, вразумительных размышлений. В любом случае, на нас следует смотреть не только как на рабов коммунизма и невольников обстоятельств, но и как на страну мужественных людей и нацию героев. Только кому это нужно и для чего? Какая польза от всего этого самому воину? В чем должна заключаться суть человеческого счастья, за которое они воюют? На это мало кто сможет ответить вразумительно. Если мало кто знает в чем оно заключается его собственное счастье и не знает, что это такое, тогда за что же они воюют? А если это так, то и назову все это старым, ветхозаветным выражением, что 'вся жизнь есть суета сует и всяческая суета'. И все-таки, воевали снова. Одни воевали, чтобы завоевать жизненное пространство, покорить, ограбить, и на этом сделать свое счастье. Хотя в этом никто не признавался. Другие, на которых напали, защищали свою жизнь, свободу, своих детей и свои ценности. И об этом кричали, как можно громче. Получается, что одни хотят отобрать, другие не хотят отдать. Такая форма борьбы за существование зародилась еще с рождением первой жизни на земле. Самое простое, или самое доступное, чтобы выжить - это выжить за счет кого-то, т.е. кого-то съесть. Такое укоренилось и существует поныне. Хищники поедают живых существ. Вегетарианцы едят растительный мир. Тоже живой, но молчаливый. Все это есть борьба за жизнь, хотя и молчаливая, но не менее жестокая. В этой борьбе для более удачной охоты у каждого существуют свои приспособления, приманки, свой внешний привлекательный вид. Своего рода сети или западня. Человек в борьбе против себе подобных пользуется красивой одеждой, привлекательным лицом, и еще красноречием, называемой дипломатия. Свои собственные агрессивные намерения или настоящий разбой маскируют словами миролюбия или благими намерениями. Как бы кошка не мурлыкала миролюбиво, при ней всегда имеются еще и когти. Каждое живое существо в природе есть хищник, который, чтобы не умереть от голода на обед выискивает себе жертву. Все это неизбежность, без которой жизнь на земле невозможна. От этого она выглядит жестокой и страшной. Чтобы жить на земле без жестокостей и страха, человечество придумывает разные правильные способы. Думает оно над этим многие тысячелетия, но пока ничего не придумало. Наверное, это невозможно, ибо есть природа вещей, закон природы, обязательный для всех, живущих на земле. Жестокая борьба за жизнь - есть вечно живущее не избавимое явление, которое будет существовать, пока существует на земле жизнь.