Константин Соловьев - Геносказка

Гензель некоторое время молчал, поправляя шаперон.

— Может, какое-то причудливое сочетание генов? — наконец спросил он. — Ты же сама говорила, что сочетание различных мутаций может давать иногда самые непредсказуемые последствия.

— Возможно. Когда речь идет об альвах, ни в чем нельзя быть уверенным. Быть может, какая-то рядовая для нас мелочь кажется альвам чем-то необычным и интригующим. Например, у ее величества на ногах вместо ступней — поросячьи копытца…

— Фу, сестрица!

— …Или под влиянием окситоцина, который формируется от постоянной лжи, у нее разрастается хрящевая ткань носа?.. Я читала описание такого случая. Нас это не интересует. Мы можем сделать тысячи предположений и быть от истины еще дальше, чем Лаленбург — от царства альвов. Нет смысла терять время. У принцессы есть что-то, что нужно альвам, вот и все, что нам известно.

— Но мы не знаем, что с ней случится, если она отведает золотое яблоко.

— Не знаем. Детали эксперимента альвов нам неизвестны. Может, упадет замертво, как того и хотела мачеха. Может, станет прекрасной, как в сказке. Может, у нее вырастут ложноножки и дополнительные глаза…

— Проще говоря, в этом яблоке — неизвестность.

— Пожалуй.

— Хорошие же подарки мы ей несем, — пробормотал Гензель. — Жизнь, смерть и неизвестность.

Гретель печально усмехнулась:

— Да, слишком много гостинцев за один раз.

— Но ты все еще считаешь, что она заслуживает смерти? Или предложение альвов нравится тебе больше?

Втайне он подозревал последнее. Он слишком хорошо помнил слова золотого альва. И понимал, какая бездна кроется за ними. Бездна познаний и возможностей, за которую любая геноведьма продаст душу. Если, конечно, у геноведьм есть что-то, что можно назвать душой…

«Она может пожелать стать человеком, — подумал Гензель с беспокойством. — А вдруг альвы и на это способны? Вычистят ее одиннадцать процентов порченой крови — и готово. Вдруг им это не сложнее, чем мне — кружку пива выпить? Геноведьма Гретель — новое воплощение Человечества!..»

Гретель долго молчала. Наверняка опять выпала из скучной реальности, унеслась разумом к таинственным и загадочным генетическим чудесам. Однако, взглянув на нее, Гензель удивился. Гретель все еще была тут, ее взгляд не был пуст. Скорее, он выражал напряженную работу мысли. Пути которой были Гензелю ведомы не больше, чем внутренние чертоги альвийских дворцов.

— Не знаю, — наконец сказала она. Эти слова дались ей тяжело. Нечасто бывает такое, чтобы геноведьма чего-то не знала. — Дар альвов может быть опаснее чумы или драгоценнее алмаза. Каким он станет для нас? И сможем ли мы им воспользоваться? Это все слишком сложно, братец.

Гензель украдкой вздохнул от облегчения.

— Значит, уговор?..

Она улыбнулась ему — почти так же, как улыбалась маленькая девочка Гретель много лет назад.

— Уговор в силе, братец. Ни один из нас. Пока сообща не решим.

Молча кивнув, Гензель сорвал пшеничный колосок и стал ковыряться им в зубах. Колосок был чахлым, серым, колючим, но без ушей.

К горам они вышли гораздо раньше, чем ожидал Гензель, — уже на четвертый день.

Едва лишь увидев издалека их силуэт, похожий на ощетинившуюся шипами крепостную стену, Гензель понял, отчего королевские охотники не стали здесь задерживаться. Пожалуй, это были самые неприятные горы из всех, виденных им когда-либо.

Тропинок было мало, а те, что были, — то петляли, как сумасшедшие, то пропадали вовсе. Подъемы оказались тяжелыми и изматывающими, а спуски норовили сломать ноги или вывести к отвесным обрывам. Были здесь и осыпи, превращавшие каждый шаг в мучение, и скользкие лишайники, подкарауливающие невнимательного путника.

Не лучше обстояло и с погодой. Поздняя осень здесь, в горах, ощущалась куда иначе, чем на равнине. Любого гостя она принимала враждебно, в штыки. Холодный ветер поднимался уже с рассветом — и бушевал в горах весь день напролет, стегая их ледяными кнутами с такой силой, что казалось странным, как еще плоть держится на костях. Чувствуя здесь полную власть над всем окружающим, ветер ревел разъяренным хищником, бушевал, клокотал, шипел и скрежетал. От его постоянных порывов глаза слезились так, точно под веки сыпанули мелких стеклянных осколков, а кожа лица обветрилась настолько, что стала не чувствительнее дубовой коры.

Ни один человек не стал бы жить в этих негостеприимных краях. Не удивительно, что они не нашли даже следов человеческого пребывания. Здесь не возводили городов, не возделывали полей, не строили фабрик и лабораторий. Здесь был край камня, который по своей природе суть противоположность человека. Королевство неорганики, навсегда ставшее неподвижным, холодным и мертвым.

В походном шатре было холодно и неуютно, а горы норовили упереть в его пол десятки своих острых гранитных когтей. Обувь приходилось латать едва ли не ежедневно, камень не знал к ней жалости. Дрова для костра встречались в столь незначительных количествах, что Гензелю и Гретель зачастую приходилось есть свои порции без огня. Холодное мясо трещало на зубах так, будто пытаешься перемолоть челюстями каменный булыжник. Вода во флягах за ночь превращалась в лед. От постоянной ходьбы ноги быстро опухли и немилосердно кровоточили.

Это были обычные подарки гор людям, сунувшимся без приглашения в чужое королевство. Встречались среди них и такие, что легко могли бы стоить и жизни, будь Гензель менее внимателен и осмотрителен.

Несколько раз они чуть не переломали ноги об острые валуны. Два или три раза едва не сорвались с обрыва. Не сумей Гензель вовремя среагировать — лежать бы им окровавленными тряпицами где-то в самом, самом низу, куда и альву не спуститься. Один раз их едва не застиг обвал — повезло, что почувствовали пугающую вибрацию обычно мертвого камня и успели укрыться.

На пятый день после того, как они дошли до предгорий, Гензель поймал себя на мысли о том, что с тоской вспоминает вонючие улочки Лаленбурга. На двенадцатый день он проклял всех принцесс, которые только живут на свете, и пожелал каждой все возможные генетические кары, сколько их существует. На семнадцатый образ королевского палача уже не вызывал у него былой неприязни, а пожалуй, даже казался приятным. На двадцать второй день он уже ничего не вспоминал и не желал. Он хотел только, чтобы можно было так свернуться, дабы хоть крупица тепла осталась в разбитом теле. И чтобы ветер утих хоть на минуту, перестал рвать беззащитное тело.

За все время они не встретили ни единого следа цвергов. Даже эти кровожадные карлики не были достаточно безумны, чтоб жить здесь, между холодным камнем и ревущим ветром. Без сомнения, цверги нашли способ зарыться вниз. Они любят земную твердь, любят быть окруженными твердыми породами, любят узкие земляные ходы и вечную ночь. Должно быть, что-то из древних инстинктов. Но вот приглашать людей в свои подземные чертоги они отчего-то не решились.