Константин Соловьев - Геносказка

— Ты ведь сам сказал, что оно могло бы стать удобным выходом. Для нас обоих и для принцессы. Раз мы не можем решить, что ей подарить, жизнь или смерть, мы можем оставить это дело случайности. Тому, что геномагия называет неконтролируемым случайным фактором. Как ты его называешь? Провидение? Чудо?

— Я не настолько доверяю чудесам, чтобы позволять им делать за себя выбор.

— Странно, — сказала Гретель тусклым голосом. — Я думала, тебе понравится этот вариант. Геномагия терпеть не может неконтролируемых случайностей, они лишают эксперимент стабильности, логической подосновы. Но тебе, верному слуге Человечества, этот метод подошел бы. Отличный способ заглушить ноющую совесть. Переложить груз вины на чудо. Разве не так?

В другое время Гензель разозлился бы. Но сейчас он слишком устал. После очередного дня бесплодных поисков, долгого и выматывающего, глаза закрывались сами собой, а тело захватывала противная мелкая дрожь. Тело требовало отдыха, хотя бы самую малость. Чтобы аккумулировать хоть немного сил за ночь и с рассветом отправиться на поиски.

Гензель устало улыбнулся Гретель, чувствуя обжигающую боль в потрескавшихся от холода губах.

— Иногда мне кажется, что ты притворяешься, сестрица. Что о человеческой душе тебе известно куда больше, чем ты считаешь нужным показать. Если мы найдем принцессу… Нет, я не дам ей яблока альвов. Ни за что не дам.

— Почему?

— Не хочу отдавать ее в их золотые лапы. Слишком хорошо помню, как смотрел на нас тогда этот тип.

— Как?

— Он смотрел на нас как на умных мышей, которых кто-то обучил паре затейливых трюков. Жонглировать горошинами, например. С таким, знаешь, снисходительным интересом. Но мышей гладят по спинке только тогда, когда они послушны и выполняют то, чего от них добиваются. Это специальные, дрессированные мыши. Если же мыши начинают точить мебель и таскать продукты, с ними никто не церемонится. Ставят мышеловку, которая ломает им позвоночники, или опрыскивают ядом, за которым следует мучительная смерть. Если бы это было необходимо, тот альв уничтожил бы нас, даже не переменившись в лице. Стер в порошок одним незаметным движением пальца. И даже ничего не ощутил бы. Не переменился бы в лице. Они вправду другие, сестрица. Давно уже не люди и, верно, даже не помнят, каково это — быть людьми. Между нами не просто пропасть. Бездонный разлом. Которого не преодолеть ни с их стороны, ни с нашей.

— Хорошо, что у тебя остались силы философствовать.

— Для альвов мы даже не слуги! И не ученики! Подопытные мыши! — рявкнул Гензель. И откуда только взялись силы в едва живом теле… — Они сидят на своем золотом облаке, чистые, благоухающие и приветливые. Наблюдают, как мы ползаем в грязи, и посмеиваются над примитивным биологическим видом. А когда находят интересный образец, подкидывают ему таблетку или…

— Яблоко.

— …Или яблоко. Чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Ты думаешь, им есть какое-то дело до принцессы? До нас с тобой? До королей или мулов? Я не хочу стать той иглой, сестрица, через которую принцессе введут какую-то экспериментальную дрянь. Не хочу давать ей золотое яблоко. Была бы моя воля — вышел бы да закинул его в самую глубокую пропасть…

Гретель подняла палец:

— Уговор.

Гензель мгновенно обмяк в своем углу, точно все кости из тела выдернули.

— Да. Уговор. Я помню. Сперва мы найдем принцессу. А там решим.

— Но как?

Гензель что-то неразборчиво проворчал и полез в свой спальный мешок.

На тридцать девятый день в горы пришла зима. Она и до этого таилась где-то поблизости, окрашивая горизонт свинцовыми потеками, звеня по ночам морозом, но в этот раз она пришла уверенно и решительно, точно вернулась домой. И сразу заявила, что останется здесь надолго.

Три дня не переставал идти снег. Сперва это выглядело красиво — тысячи тысяч бледных мотыльков сыпались с неба, словно они летели к солнцу до тех пор, пока не коснулись его, и теперь их невесомые мертвые тельца, медленно кружась, падали вниз.

Идти стало еще тяжелее. Снег, укрывший горы, скрыл редкие тропинки, замаскировал осыпи и булыжники под ногами. Они целыми днями брели по белому месиву, едва вытаскивая из него ноги, и беспомощно щурились, пытаясь разглядеть хоть что-то в окружающем их снежном водовороте. Теперь не разглядеть было даже ориентиров, и Гензель постоянно ощущал досаду, грызущую его изнутри, как голодная мышь точит корку окаменевшего сыра, — ему постоянно казалось, что они двигаются по кругу.

Он оставлял метки из тяжелых камней, сложенных пирамидой, но снег за несколько часов превращал все его сооружения в неразличимые белесые глыбы, которыми скалы были покрыты во множестве. Бедная Хромонема, кося на жестокого хозяина грустным лошадиным глазом, брела, пошатываясь, и то и дело спотыкалась — теперь она не могла найти даже скудной травы.

Со снегом пришел и холод. Настоящий, горный, не чета тому робкому морозцу, что облизывал шершавым языком их щеки и пальцы. Этот взялся всерьез. Каждый раз, выбираясь из шатра, Гензель ощущал себя отлитым из олова игрушечным солдатиком. Холод наваливался мгновенно, находя самые крошечные щели и пробираясь к теплому телу. От его прикосновения члены теряли чувствительность и становились металлическими, тяжелыми, грузными. Кости смерзались в кучу, внутренности превращались в ком мороженого мяса. Кожа на руках трескалась, не помогали даже толстые кожаные перчатки, купленные им в Лаленбурге, подошвы ботинок вмерзали прямо в ступни. Борода на щеках превращалась в острую ледяную корку, а глаза, казалось, замерзали в глазницах настолько, что начинали скрипеть.

Гензель и Гретель брели вперед, сквозь снег, глядя лишь себе под ноги и стараясь идти след в след. Ни о каких поисках уже не могло быть и речи — они могли бы пройти в двух шагах от тролля и не заметить его. Куда уж искать в снежном киселе цвергов и их потайные лазы…

Их запасы таяли с каждым днем, но заплечные мешки все равно были тяжелы так, что от их веса ломило спину. Сложнее всего было нести маленький узелок, в котором перекатывались три округлых предмета. Яблоки. Их проклятый груз. Гензеля давно подмывало швырнуть их на подходящий валун и раздавить подошвой. Чтобы в кашу. В мелкие кусочки.

Чертова принцесса, чертовы альвы, чертовы короли и их самовольные принцессы…

Но он вновь и вновь прятал узелок с яблоками, проклиная их так, словно они были его персональными веригами, прикованными к его телу на вечные времена.

— Нам надо вернуться, — пробормотал он, когда они с Гретель в очередной раз спрятались за каменной тушей валуна, прижавшись друг к другу и пряча лицо от ледяных лезвий ветра, свистящих вокруг. — Нет здесь принцессы. Мы ошиблись.