Фрэнсис Хардинг - Дерево лжи

— Докажи мне, что ты и вправду умна, Фейт.

«Умна». Это короткое слово согревало Фейт, когда она украдкой поднималась по наружной лестнице в свой маленький сад на крыше и открывала дверь в комнату. Она проскользнула внутрь и торопливо сняла накидку, платье и нижние юбки. «Докажи мне, что ты и вправду умна». Конечно, это означает, что ей наконец позволено быть умной, наверняка это признание того, что она может быть умной! Она оправдает его надежды. Ее не застигнут врасплох, и она не выдаст его тайну.

Фейт убрала заслонку с камина, раздула едва тлеющие угли, подбросила хвороста и бумаги, а потом зажгла свечу на каминной полке. При свете она внимательно изучила одежду, чтобы оценить, насколько сильно та пострадала. Накидка была покрыта репьями и грязью с лодки. Подол платья и нижних юбок пропитался насквозь морской водой, чулки тоже можно было выжимать. Даже дюймовые каблуки на ботинках не спасли ее от воды, и была вероятность, что кожа съежится и потрескается при высыхании. Однако Фейт не впервой было заметать следы после тайной прогулки на улицу. Она надела ночную рубашку и тихо вышла из комнаты, захватив пострадавшую одежду.

Как она и надеялась, в комнате для мытья посуды было темно и пусто. Девочка украдкой наполнила раковину водой, растворила мыльные стружки, немного крахмала для жесткости и пригоршню соли, чтобы краска не полиняла. Потом очень аккуратно прополоскала чулки, влажные подолы нижних юбок и платья. Ее нервы были натянуты, как струны, и она подпрыгивала от каждого стука ставен. Когда одежда перестала пахнуть морем, она выжала ее, взяла банку отрубей из чулана и так же тихо прокралась к себе в комнату. Развесив одежду перед камином, Фейт крючком аккуратно расстегнула крошечные пуговки на ботинках, потом насыпала в обувь отрубей, зная, что они впитают в себя всю влагу, снова застегнула ботинки, чтобы они сохранили форму, и поставила их у огня.

Помещение еще не нагрелось, поэтому Фейт забралась в постель. Жаль, что нельзя попросить грелку, подумала она, понадеявшись, что не подхватит простуду. Обернувшись в одеяло, она села и начала чистить накидку от грязи и репьев. Запах нагревающихся отрубей успокаивал. Мысли грели и успокаивали еще больше. Отец позвал ее на помощь в час нужды. Ей показалось, будто давно запертая дверь приоткрылась, пусть даже на щелочку. «Он не может снова меня оттолкнуть, — прошептала часть ее сознания. — Не в этот раз. Я слишком много знаю». Но когда эта мысль промелькнула в ее голове, щетка в руке дрогнула. С того самого момента, когда началось их ночное приключение, какая-то смутная мысль не отпускала ее. Фейт пыталась не замечать ее, но мысль грозила ее поглотить, словно капкан в траве. Ее отец, ее любимый почитаемый всеми отец был потрясен, узнав о ее недостойном поведении. Тем не менее он велел ей пойти с ним ночью, тайком, прикрыв фонарь тканью, и никому об этом не рассказывать. Он чуть не порвал ее на части за то, что она умолчала о своих недостойных деяниях… теперь же она делала это вновь, на этот раз под его руководством…

Отец. Суровый блюститель честности. Безжалостный судья. Он попросил ее солгать, чтобы сохранить свои секреты. И теперь он снова ушел в темноту с пистолетом в кармане и попросил обеспечить ему алиби.

Неожиданный стук в дверь разбудил Фейт. Несколько секунд она лежала, не до конца проснувшись. Ей снился суд, она стояла на скамье подсудимых, и зал постепенно наполнялся морской водой. Присутствующие злились, потому что она не выдавала имени сообщника. У судьи было лицо ее отца.

— Фе-е-ейт! — кричал Говард, судя по голосу, явно выведенный из себя. — Я не могу застегнуть воротничок!

Если Говард проснулся, значит, скоро время завтрака. Фейт проспала. Она выскочила из постели, пытаясь собраться с мыслями. Сдернула платье и нижние юбки с каминной решетки. Одежда высохла и пусть была не в идеальном состоянии, но все же не могла выдать ее. Фейт вернула заслонку на место и быстро смахнула комочки грязи и травинки.

Распахнув окна и ставни, она обнаружила, что мир поглотил туман. Вытрясла отруби из ботинок на каменные плиты крыши. С удовлетворением увидела, как воробьи и голуби слетелись, чтобы уничтожить улики.

— Фе-е-е-е-ейт!

Когда она распахнула дверь, Говард, споткнувшись, влетел в комнату. Его бумажный воротничок был надет задом наперед.

— Он давит! — Говард подергал воротник. — Я хочу к Скордл!

Фейт успокоила Говарда, поправила его пиджак и воротничок и, пока заплетала косу и приводила себя в порядок, пела ему песенки. К тому времени, когда миссис Веллет принесла им завтрак, они уже сидели в детской, растрепанные самую малость. Говард не позволил Фейт уйти после завтрака. Ему было скучно, и он уговорил ее почитать и поиграть с ним. Прошел час, когда она наконец смогла улизнуть. Внизу было тихо. Родителей нигде не было, и только дядюшка Майлз читал в гостиной.

— Доброе утро. — Дядюшка Майлз прищурился, глядя на нее.

— Где все, дядя Майлз? — поинтересовалась Фейт.

— Твоя мать заявила, что у нее болит голова, она завтракает у себя. Отец еще не встал, и никто не торопится постучать в его дверь.

— Наверное, он устал. — Присаживаясь, Фейт избегала дядиного взгляда. — Это моя вина. Мы беседовали допоздна и разошлись только ближе к часу ночи.

— Так поздно? Что-то стряслось?

— Нет, — торопливо возразила Фейт, чувствуя, что лицо начинает пылать. — Я… переживаю по поводу своей конфирмации. [8] Конфирмация — в католической церкви таинство миропомазания, совершаемое над детьми в возрасте от семи до 14 лет в торжественной обстановке, как правило епископом. Оно знаменует окончательное введение христианина в церковное общество.

— Господи, а что в этом такого? — удивился дядюшка Майлз. — Восхищаюсь твоим благочестием. Не уверен, что сам смог бы переживать о своей конфирмации десять минут кряду, не говоря уже о том, чтобы делать это до часу ночи.

Порядок. Слова произнесены. К лучшему или к худшему, Фейт обеспечила алиби своему отцу. Она знала, что алиби прозвучало достаточно убедительно и ей стоит гордиться тем, что в ее голосе сквозило естественное смущение. Но вместо этого она чувствовала лишь вину. Что она только что наделала? Она покорно открыла дверь и ступила во мрак, даже не зная, есть ли там почва под ногами.

«Ты выполняешь свой долг перед отцом, — сказала она себе. — В этом не может быть ничего плохого. Ты должна доверять ему. Это все равно как с Авраамом. Бог велел ему убить сына, и тот пошел за ножом. Он поступил правильно, пусть даже казалось, что он поступает плохо. Он верил, что Бог лучше знает, что такое добро и зло. Но, — прошептал другой голос в ее голове, — может, ему не стоило этого делать. И в любом случае, отец — это не Бог».