Вера Камша - Пламя Этерны

— Ты ошибаешься, мальчик. На его стороне был ты.

Мастер не может ошибаться, но... Ушедшие в Закат, что же такое сказал Лэнтиро? Как он, Диамни Коро, может быть на стороне насильника?! Или мастер считает, что и изображенное лицо слишком совершенно? Но Ринальди и впрямь нечеловечески красив

— Мастер, я... Я все передал точно, у Ринальди на самом деле абсолютно правильные черты, я ему не льстил.

— Верю, но я говорю не о внешней красоте, хотя этот человек наделен ею в полной мере. Он невиновен, Диамни. Для меня это столь же очевидно, как то, что он красив. Твой разум был в плену, но твои глаза и твоя рука тебя не подвели. Вглядись еще раз в лицо, которое ты нарисовал. Внимательно вглядись! Выброси из головы все, кроме того, что видишь. Я даю тебе пять минут, — мастер перевернул песочные чадо, — а потом мы поговорим.

Диамин кивнул. Он знал, что от него требовалось. Сольега научил его смотреть, отринув лишние мысли, и молодой человек впился взглядом в разбросанные на столе рисунки.

Совершенное лицо, обрамленное светлыми, слегка волнистыми волосами... Анфас, профиль, пол-оборота, три четверти. Дерзкая улыбка, упрямый подбородок, чуть впалые щеки, четкая линия скул, широко расставленные глаза, глаза... удивленного ребенка! Он не верит тому, что с ним случилось, не понимает, как здесь оказался и что происходит. Почему ему никто не верит, почему ему не верят те, кто знает его с рождения?..

— Время вышло, Диамни. — Старый художник пристально смотрел на своего ученика. Если мастер Коро когда-нибудь осмелится изобразить аллегорию Совести, это будет пожилой усталый человек со взглядом учителя, — Что скажешь?

— Он не виноват. Он ничего не понимает и боится, хотя и не подает виду.

— Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, наговорив судьям всяких гадостей, умрет невиновным. Жаль. У него золотое сердце, у этого эпиарха. Диамни, его нельзя бросить это безбожно!

— Мастер, что мы можем?! Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься.

— Ринальди здоров и силен, если будет знать, куда идти, — выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя все прокляли и бросили. Ты должен 6 ним переговорить наедине. Попроси Эрнани. Скажи... Скажи, что должен закончить картину.

Каждая из двухсот двадцати ступенек Ветровой башни была пыткой, но Эрнани взобрался. Конечно, он мог приказать привести Ринальди к нему, но младший из эпиархов Раканов не был уверен, что стражи его послушают. Скорее всего, побегут спрашивать совета у Эридани, а тот... Тот слишком анакс, он не разрешит свидания с осужденным наедине. Ушедшие, ну почему Ринальди упорствует в своей ненависти? Содеянного не исправишь, но раскаяние и прощение освещает дорогу уходящим во тьму.

Признавшемуся и покаявшемуся разрешают покончить с собой, но Ринальди не признается. Эрнани знал упорство брата и знал, что должен сделать. Булавка с ядом! Один укол, и Ринальди свободен от суда земного. Конечно, Эридани догадается, догадаются и другие, но родство по крови обязывает, и, в конце кондов, он не анакс, а всего лишь младший сын, калека, какой с него спрос.

Стража у дверей если и удивилась приходу эпиарха, то виду не показала. Все стало понятно, когда высокий светловолосый стражник вместо того, чтобы потянуться за ключами, постучал в обитую медью дверь. Тюремщики были не только снаружи, но и внутри — угрюмый воин и монах-утешитель с приторным лицом.

— Мой эпиарх!..

Ринальди спал, повернувшись к двери спиной, а может, не спал, а делал вид.

— Да, я, — сказал Эрнани. — Оставьте нас!

— Это невозможно. При осужденном днем и ночью должны находиться не менее двух человек. Я могу отослать воина, но сам останусь,

— Я желаю говорить с братом наедине, и я буду говорить. Приказ анакса. Если желаешь, пошли к моему августейшему брату воина, я подожду.

Эрнани Ракан никогда не лгал, это было известно всем. Утешитель поклонился:

— Да будет так, как желает мой анакс. Мы покидаем вас.

— Ждите за дверью, — бросил Эрнани, — наш разговор вряд ли затянется.

Охрана не должна покидать башню — существует ничтожная вероятность, что обман разоблачат, прежде чем... Рука Эрнани непроизвольно дернулась к воротнику, украшенному усыпанной алыми ройями серебряной розой.

Тяжелая дверь захлопнулась. Братья остались одни. Ринальди уже не лежал, а сидел, придерживая рукой цели.

— Ринальди... — пробормотал Эрнани.

— Рад тебя видеть. — Настороженный, выжидающий взгляд, раньше он смотрел иначе. — Что велел передать мой венценосный брат?

— Ничего. Я соврал, чтобы они ушли. Я должен был тебя видеть. — Эрнани проковылял к узнику и опустился рядом, задев холодное железо. — Какие тяжелые... Зачем?

— Видимо, так надо. — Ринальди улыбнулся одними губами. — Чем страшнее обвинение, тем толще цепи. Ничего, перед казнью наденут другие, полегче.

— Рино, — юноша замялся, но продолжил довольно твердым голосом: — Ты знаешь, я ведь калека... Я не хотел жить таким...

— Глупости. Жизнь прекрасна, даже если она невыносима! У тебя неприятности?

— У меня? Ринальди... Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?

— Меня ждут катакомбы, — ровным голосом сказал эпиарх, — тьма, холод, возможно, чудовища и наверняка смерть. Я все прекрасно понимаю, но это не повод для рыданий.

— Почему ты не признаешься, ну почему?!

— Проклятье, да потому что не трогал эту шлюху! Хорош бы я был, если б взял на себя ее шашни.

— Беатриса — не шлюха! Ее мучили, пытали...

— Ну так возрыдай на ее горести, а чего ты хочешь от меня?

— Рино, я понимаю. Ты... Ты сначала не хотел ничего дурного, просто зол на старика, что он тебя не взял. И ты терпеть не можешь, когда тебе перечат. Когда Беатриса тебе отказала, она... Она, наверное, сказала что-то ужасное, оскорбительное, и тебя понесло. Как с тем проповедником, помнишь, ты рассказывал?

— Помню, — взгляд узника стал холодным, — что было, то было. Но до жены Борраски я не дотрагивался.

— Но она беременна от тебя!

— Значит, это она дотрагивалась до меня, когда я был пьян. Мало ли женщин забирались ко мне в постель.

— Зачем ты лжешь? — выкрикнул Эрнани. — Я пришел помочь тебе, а ты...

— Мы знакомы семнадцатый год, Эрнани из рода Раканов. Если ты веришь в мою вину, нам говорить не о чем.

— Ринальди, а как мне не верить? Как?! Ни одно твое слово не подтвердилось, тебя обвинили не только Беатриса, но и ее слуги, твоя подруга, даже твоя кровь!

— Как не верить? Похоже, никак. Я не настолько добр, братец, чтобы ради твоего спокойствия признаться в подлости, которую не делал.

— Ради моего спокойствия?! — подался назад Эрнани. — Спокойствия?!

— Разумеется, ты бы с чистой совестью проводил меня в пещеры, ибо это справедливо, а потом принялся меня оплакивать, ибо я твой брат. Разве не так?