Вера Камша - Башня ярости. Книга 2. Всходы Ветра

Ифранцы первый раз видели своих ночных недругов при свете дня, зрелище было весьма красочным, но ужасно неприятным. Мирийцы с наслаждением изводили противников, и это не говоря о том, что они оставили армию без запаса стрел, ужина и сносного ночлега.

Неизвестно, сколько шуточек оставалось в запасе у разодетых в черное и алое всадников, ибо конец их выходкам положил Мальвани, начавший переправу. Ипполиту показалось, что он сходит с ума, но из прибрежного ивняка ниже злосчастного брода отошли плоты, и это были отнюдь не жалкие калитки и связанные кое-как бревна, на которых пытались перебраться саррижские пехотинцы. Крепко сколоченные и устойчивые платформы, предназначенные для перевозки скота во время высокой воды, были надежно защищены разборными щитами, в которых проделали амбразуры для стрелков и отверстия для шестов и весел.

Ошарашенные ифранцы не могли даже сосчитать новых врагов, по мере приближения начавших методично осыпать вражеский берег стрелами. Когда первый плот ткнулся в песок, на нем запалили какую-то гадость. К небу бодро повалил черно-желтый дым, послуживший сигналом для мирийцев, которые перестали дурачиться и тремя клиньями ударили в стык между ифранскими полками. Защищенные легкими доспехами, черно-алые в ближнем бою оказались куда более сильными противниками, чем казалось. Мирийская уязвимость была таким же обманом, как надежность мели и безопасность холма. Атэвские клинки с легкостью прорубали ифранские латы, а специально обученные лошади помогали всадникам шипастыми боевыми подковами.

Ифранцы не знали, куда смотреть – вперед или назад. Оттолкнуть плоты от пологого песчаного берега было невозможно. Нападавшие осыпали стоявших на берегу стрелами, затем с грохотом падали защитные щиты, давая дорогу тяжелой пехоте, за спиной которой продолжали орудовать стрелки. Не прошло и оры, как пятящиеся от берега налетели на тех, кого теснили мирийцы, и ифранцев охватила паника.

Шарло Тагрэ сидел у старой казармы и рассматривал серую, сложенную из булыжников стену. За ней сейчас решалось, жить или умереть человеку, который называл его сыном, но которого он ни разу не смог назвать отцом. Вечером надежды не было, утром вернулся Рафаэль, и Николай сказал, что на нем благословение. Сам Рито ничего не обещал и ничего не объяснял, просто сжал плечо племянника и скрылся за дверью, а Шарло остался ждать.

За две последние кварты он повидал больше смертей, чем за всю свою жизнь, это было страшно, но по-другому. Он боялся чумы, боялся, что заболеет сам или Кати, или Клотильда, но не барон. Эгон не дал обитателям Гран-Гийо сойти с ума, перепиться, наброситься друг на друга с мечами, разбежаться, разнося заразу по окрестностям. Барон сказал, что, если они будут делать, что надо, кто-то может уцелеть, и ему поверили. Конечно, помогли Николай и Яфе, они знали о мышиной чуме больше других, ведь зараза родилась за Проливом.

Атэв ничего не боялся, он взял на себя самое страшное – выносить и сжигать в специальных ямах трупы, но ямы вырыли по приказу Эгона, который своей рукой убил троих мужчин и одну женщину, решивших вырваться из замка с оружием в руках. Убил и сказал, что те, кто останется, в любом случае переживут тех, кто попробует уйти. Потом они с Яфе выгнали лошадей и собак, и Эгон сам поднял мост. Кто-то замуровывал ворота и ломал лестницы, кто-то пек хлеб, чтоб его хватило надолго, кто-то копал могилы, кто-то готовил дрова для костров, ведь Яфе и Николай сказали, что зараза боится огня и соленой воды. Но, что бы ни делалось в замке, за всем стоял Эгон Фарни. Шарло как мог помогал ему, нельзя сказать, чтобы от него было много толка, но воины говорили, что сигнор не прячет сына.

Сначала больных было трое, затем – семеро, потом болезнь стала косить людей десятками. Взявшийся за ними ухаживать Николай не справлялся, и ему пришлось помогать. Хлеб был испечен, дрова разрублены, ямы вырыты, но рабочие руки убывали быстрее, чем работа. И снова барон заставил тех, кто оставался на ногах, делать то, что нужно. Заболевшие сразу же уходили в отведенные им Старые Казармы, у которых ни днем ни ночью не гасли огромные костры. Те, кто был на ногах, как могли помогали эрастианцу и женщинам, не побоявшимся взглянуть в глаза чуме. В замке Гран-Гийо каждый занимал свое место. Шарло не знал, когда Эгон спит, сам он по приказу властителя Гран-Гийо в одиннадцатой оре пополудни отправлялся в маленькую комнатенку, когда-то принадлежавшую обшивавшему стражников колченогому портному.

Иногда к мальчику заходил наставник и рассказывал о Войне Нарциссов. Он не знал, что «Анри» был сыном Александра Тагэре и, как и все в Фарни, был верен дому Лумэнов, но в рассказах ветерана отец оставался рыцарем и непревзойденным воином, хотя Туссен и сожалел, что «младший из Тагэре» был верен своему брату.

– Но, – заключал свои рассказы воин, – если б Эстре его предал, он перестал бы быть самим собой.

Потом наставник исчез, и Эгон не стал скрывать, что он заболел. Это, был самый страшный день, в который свалилось тридцать шесть человек, а умерло около сорока. Эгон хотел помочь Яфе хоронить мертвецов, но атэв отказался. В черном плаще, который он сделал себе сам, Яфе походил на вестника смерти. Шарло с колокольни замкового иглеция, на который иногда поднимался, видел, как он зажигал погребальные костры на бывшем оружейном дворе, как прощался с каждым. Они так решили – Николай отвечает за живых, а атэв – за мертвых. Они не боялись ничего и верили, что не умрут.

– Мы призваны, мой брат, – сказал Николай в первый же день, – и никто нам не помешает исполнить свой долг.

– Да не развяжется завязанное, – подтвердил Яфе. – Тогда он еще был одет, как арциец, только перестал бриться. – Мы знаем, что должны, а дальше все в руке Баадука. Все, кроме нашей совести и нашего слова.

Когда в Гран-Гийо пришла чума, эти двое перестали спорить о боге и истине, они были как... Как два крыла у птицы, но ее сердцем был Эгон. Третьего дня Шарло заметил на Провалившихся щеках барона багровые пятна, он прекрасно знал, что это такое, но не поверил. Этого не могло быть, как же они без Эгона?! Но барон запретил ему к себе приближаться, а на следующее утро ушел в дом, где раньше жили воины, а теперь умирали все.

Шарло стоял и смотрел на запертую дверь, к горлу подступали слезы, он не знал, что ему делать, пока к нему не подошла жена одного из стражников, ставшая после смерти косой Жанны старшей стряпухой. Она искала Эгона, чтобы узнать, сколько чернолистника заваривать для больных. Он ответил, что барон «ушел в казармы», и дура завыла в голос, что вот сейчас-то им всем и конец. И тогда Шарло в первый раз в своей жизни ударил женщину. По лицу. Изо всей силы. Стряпуха осеклась, а он ровным и спокойным голосом приказал приготовить питье в двух котлах. Женщина поклонилась и ушла, потирая рукой покрасневшую щеку, а «Анри» сделал то, что каждое утро делал барон, – обошел всех, объяснив каждому его задачу.