Лиланд Модезитт - Инженер магии

Говорят, будто страшный голод в Кифриене и Галлосе позади: это так, поскольку все голодавшие уже умерли. Пастухи в большинстве своем ушли и угнали стада.

Новые горы между Галлосом и Кифриеном — их уже прозвали Малыми Рассветными Отрогами — еще остаются горячими и растапливают выпадающий снег. Один купец рассказывал, что нынче по чародейской дороге страшно ездить: снег испаряется, и вокруг стоит сплошная завеса непроглядного тумана. Горы голые, там пока ничего не растет.

Торговля идет вяло, но в этом нет ничего необычного: зимой она замирает даже в удачные годы. Надеюсь, что смогу увидеть тебя в скором времени.

Перечитав письмо еще раз и спрятав в ту же шкатулку, где хранится предыдущее, Доррин достает листок с чертежами игрушек и встает, задвинув стул. В комнате холодно, и юноша выдыхает пар.

Он выходит на заснеженный двор и направляется к кузнице по дорожке, проложенной между высокими, по грудь, сугробами.

Подойдя к горну, Доррин зажигает от его угольев сосновую щепку и засвечивает единственную лампу. Потом, добавив к тлеющим уголькам древесного угля, он берется за меха.

Пристроив поудобнее лампу, он раскладывает листок с чертежами на верстаке и снова поворачивается к мехам.

— Доррин, тебе помочь? — возле ларя для шлака стоит Ваос.

— Спасибо, но это моя работа, а не платный заказ. Во всяком случае, пока.

— Неважно. Я так согреюсь, а то холодно. Петра дала мне еще одно старое одеяло, но у горна теплее. К тому же я не устал. — Ваос зевает. — Во всяком случае, не очень устал.

— Зима нынче холодная.

— Самая холодная на моей памяти, — говорит паренек, подходя к ручке мехов. — А что ты собрался делать?

— Хочу посмотреть, не удастся ли мне смастерить кое-какие игрушки.

— А у меня никогда не было игрушек, — вздыхает Ваос.

— А какие бы ты хотел иметь?

— Не знаю, — светловолосый паренек пожимает плечами. Одеяло сползает с них, он поднимает его и закутывается снова. — Я игрушек и вблизи-то не видел, разве только у Виллума в витрине. Как-то попробовал вырезать сапожным ножом юлу, но она, почитай, и не вертелась. А Форра задал мне трепку за затупленный нож.

— Смотри ты...

— Тебе сильный жар нужен, Доррин?

Юноша присматривается к светящимся уголькам.

— Притормози на мехах... примерно вполовину.

— Так что ты хочешь сделать?

— Маленькую ветряную мельницу с рукояткой, чтобы лопасти вертелись.

— А не легче ли вырезать из дерева?

— Легче, но мне хочется сделать железный механизм. Так интереснее.

— А настоящий, большой механизм — он такой же?

— Не совсем. Для игрушки не требуется такая точность, как для настоящей машины. Но детали все равно должны стыковаться.

После того как заготовка несколько раз раскалялась докрасна и возвращалась на наковальню, на кирпичи рядом с горном ложится для охлаждения маленькое зубчатое колесико.

— Собираешься сделать сегодня еще одно? — спрашивает Ваос.

— Надеюсь смастерить три, и это будет половина работы. Завтра сделаю еще два таких и два со штырями.

— Ух ты! Сколько, оказывается, возни с игрушками.

— И это только начало. Перед тем как подгонять детали к дереву, мне надо будет их подточить, отфилировать и отшлифовать. А сейчас, — Доррин вынимает из горна металлический прут, — чуть полегче на мехах.

— Хорошо, все-таки, что здесь тепло, — говорит Ваос, утирая лоб.

Холод снаружи такой, что Меривен поначалу отказывается покидать стойло. Выдыхая пар, юноша направляет кобылу в сторону жилища Риллы. Рука его непроизвольно касается посоха. У целительницы он, может, и ни к чему, а вот по дороге к Виллуму вполне может потребоваться.

Вовсю валящий из трубы белесый дымок указывает, что целительница уже давно на ногах, а цепочка ведущих к крыльцу следов — что к ней уже заявились посетители.

Подыскивая, где лучше оставить Меривен, он привязывает ее к кусту бузины.

Потопав, чтобы стряхнуть с сапог снег, он стучится и, не дожидаясь ответа, проскальзывает внутрь, быстро закрывая за собой дверь.

Крикнув: «Рилла, это я, Доррин!», юноша берет веник и начисто обметает сапоги, после чего — настолько в доме тепло! — снимает куртку.

— А я тебя заждалась, парнишка, — говорит целительница. — Тут вот люди пришли...

В комнате греются у огня молодая женщина и девочка в грязном, потертом овчинном полушубке, придерживающая левую руку правой. Щеки ее запали, в глазах боль.

— Маленькая Фриза прищемила ручонку дверцей стойла, — сообщает Рилла весьма скептическим тоном.

— Да-да, так оно и было, — торопливо заверяет мать, одетая в латаный шерстяной плащ, который когда-то был голубым. — Герхальм недоглядел.

Доррин отмечает покрасневшие глаза матери и улавливает ее боль — иную, чем у дочки. Он делает шаг к Фризе, однако девочка испуганно шарахается от него и жмется к грязным маминым брюкам.

— Нужно осмотреть руку этой резвушки, — произносит Рилла все тем же нарочито спокойным голосом.

Темные глаза девочки тревожно перебегают с целительницы на Доррина.

Оглядевшись, Доррин видит, что Рилла приставила табурет к книжному шкафчику, на котором стоит около дюжины книг. Выдвинув его на середину комнаты, юноша садится прямо перед Фризой.

— Признаться, я не очень-то разбираюсь в девочках, — начинает он, стараясь придать ребенку побольше уверенности, — но у меня есть кобылка. Наверное, ты могла бы назвать ее девочкой-лошадкой. Ее зовут Меривен.

— Дурацкое имя для кобылы, — грубовато замечает Рилла.

— Ну, она так представилась. Что я мог поделать? — отзывается Доррин, пожав плечами и положив руки на колени. — А тебя как звать? Может, Снежная Киска?

Фриза молча смотрит себе под ноги, на дощатый пол перед очагом.

— Или девчушка-резвушка? — Доррин умолкает, потом заговаривает снова: — Думаю, моя Меривен тоже когда-то была изрядной резвушкой. Она рассказывала, что вечно куда-то спешила. Правда, мы с ней тогда не были знакомы.

— Лошади... не разговаривают.

— Да, они больше отмалчиваются, но Меривен поговорить любит. Особенно, когда дорога длинная: у нее всегда есть, что порассказать. То о травке толкует, то на оводов жалуется, а то... — он делает паузу. — Конечно, она уже большая девочка, но ведь и ты когда-нибудь вырастешь.

Доррин ощущает исходящую от матери волну страха, но заставляет себя улыбнуться.

— Но ты, наверное, умница, а Меривен хоть и большая, а глупышка. Бывает что летом, на лугу, она просит меня снять с нее седло и катается по траве. Ей очень нравится запах зеленой травки.

— Ты... ты сам дурачок.

— Мне мама тоже так говорила. Это было давно, но с тех пор я, похоже, так и не поумнел.

Фриза косится на Доррина с интересом, но продолжает жаться к ногам матери.