Джон Майерс - Серебряный Вихор

Чалый развернул меня в сторону и, звучно хлопнув по заду, скомандовал:

— Н-но! Пошевеливайся!

Я дико воззрился на моих захватчиков. Действительность казалась слишком невероятной. Меня, разумное существо, шпыняют лошади… Но, увы, все обстояло именно так. Гнедой и вороной, оскалив зубы, встали у меня по сторонам. Делать было нечего — и я потрусил вперед.

Меня душило негодование: в жизни еще мне не приходилось терпеть подобного унижения. Утешало только одно: очень скоро эти клячи жестоко поплатятся за свою наглость. Навыков в обращении с животными приобрести мне было негде — в навозе я сроду не хлюпался, но погодите: дайте мне только добраться до вашего хозяина. Клянусь небом, он еще пожалеет, что не родился глухим! А не захочет слушать — я выволоку его на скотный двор и вычищу им вместо швабры все стойла. Ничего, что ноги у меня подкашиваются, зато он у меня попляшет!

По-видимому, полное изнеможение и бурлящий во мне гнев не позволили мне в достаточной мере осознать совершенно неслыханный и столь же неоспоримый факт: лошади владели человеческой речью! Во всем остальном они мало чем отличались от самых обыкновенных одров — пожирателей сена. Поэтому, оказавшись вместе с ними в просторном доме, сложенном из массивных бревен, я слегка растерялся. И уж совсем опешил, увидев на веранде раскинувшегося в вольготной позе белого коня. Я все еще надеялся, что в дверях покажется кто-нибудь из моих собратьев, однако чалый обратился к коню со словами:

— Босс, мы захватили этого йеху в поле. Хотели снять второй урожай, а он весь овес повытоптал.

— Он не из нашенских, — вмешался вороной. — Забрел, видать, издалека — где-то за лесом шатался. Гнедой фыркнул:

— Джейку почудилось, будто он что-то сказал. Эта фраза мигом вывела меня из оцепенения.

— Я что-то сказал? Ах ты, ветродуй чертов! Сказал и сейчас скажу — не тебе со мной тягаться! — Я метнул взгляд на белого коня и добавил: — Да и ты тоже — не мне чета!

Моя вспышка вызвала у коняг, доставивших меня сюда, изумленный ропот. Однако конь, которого они именовали Боссом, и глазом не моргнул, а только пристальнее в меня вгляделся.

— Занятно, очень занятно! — произнес он задумчиво. — Каким это образом йеху удалось обрести дар членораздельной речи?

Я окончательно потерял контроль над собой и неистово завопил:

— Заткни пасть! Я тебе не йеху! Я человек, человек — понял?

Конь встретил мой выпад с самым невозмутимым видом.

— Действительно, мы сами дали вам такое наименование, однако до сих пор само название оставалось нам неизвестным. Итак, йеху — это человек, а человек — это йеху; Разницы, само собой разумеется, решительно никакой. Если два различных термина обозначают одно и то же, следовательно, они равны между собой.

— Нет, не равны! — взвизгнул я. — Впрочем, какое нам дело до мнения безмозглых тварей, которые ни в чем ни уха ни рыла не смыслят? Лошадьми правят люди, а не наоборот! И учат их уму-разуму кнутом, а если нужно… Гнедой оглушительно заржал — и даже сам Босс явно развеселился.

— Да неужели? И ты явился сюда, чтобы нам это сообщить?

— Я не желаю иметь с вами ничего общего! — разбушевался я. — Но если бы только захотел — я бы вас приструнил. Так было и так будет. От века людям дано право помыкать лошадьми как вздумается, а вы, жалкие клячи…

— Молчать! — рявкнул вороной.

— Нет-нет, пусть выговорится, — остановил его белый конь. — Я нередко задавался вопросом, что таится в темных глубинах неразвитого сознания йеху — прошу прощения — человека. — Он оглядел меня с головы до пят, не скрывая благодушной заинтересованности. — Ас какой это стати людям даровано подобное право? Вы полагаете, что люди своим благородным и возвышенным поведением заслужили честь быть опекунами и наставниками других?

Пока я пытался подобрать достойный ответ, гнев во мне угас, и меня охватило чувство жуткой беспомощности. Что мог я ему возразить? Чем человечество могло похвастаться, что поставить себе в заслугу? А я, выступая его адвокатом, какие веские доводы мог привести? Указать на торжество изощренной софистики, швырнувшей меня в пучину бед и позора? Вспомнить о свойственной многим заносчивой самоуверенности, наградившей меня рубцами и синяками?

Кони выжидающе смотрели на меня: белый сочувственно-снисходительно, трое других — с откровенным презрением. Не находя слов, я молча отер пот рукой. На душе было пусто и муторно. Ноги отказывались меня держать, и я пошатнулся.

— Так и есть! — язвительно проржал гнедой. — Забыли, что ли: мозгами ворочать вонючему йеху не под силу.

— Вне сомнения, жилось ему несладко, — заключил белый хозяин. — Наказан он, возможно, и по заслугам, однако надсмотрщики явно перестарались. Советую вам его связать, чтобы он не царапался и не кусался, пока вы будете смазывать его раны. А потом поместите его в отдельное стойло. Дайте ему сегодня молока и отрубей. А я тем временем постараюсь навести справки относительно его владельца.

— Пошли! — понукнул меня гнедой. — Не все языком чесать. Больно уж востер, как я погляжу. Вздумаешь еще взбрыкнуть или закусить удила, так я тебя погоняю и в хвост и в гриву.

Путь к конюшне вел через проезжую дорогу. Едва я ступил на нее, как чалый оттащил меня назад.

— Осторожней! Ты что, не слышишь повозки?

Повозка меня не интересовала. Однако остановились мы у придорожного столба. Я поднял глаза, перед которыми у меня плясали круги, и не без труда разобрал надпись на указателе:

«К Темной Башне».

Не успел я сообразить что к чему, как повозка приблизилась к нам вплотную. Я оторопело уставился на лошадь, которая держала поводья, рьяно нахлестывая запряженную шестерню. Тянули повозку заросшие шерстью, косматые, звероподобные четвероногие — и в них я узнал людей! Это были взрослые мужчины… да нет, и две женщины тоже, судя по их болтающимся отвислым грудям.

— Щегольской выезд, ничего не скажешь, — прокомментировал вороной.

Что-то во мне должно было уступить место переполнявшему меня ужасу. Я думал, что вот-вот расстанусь либо с разумом, либо с самой жизнью. Однако на помощь пришел желудок. Я мучительно простонал — и меня вырвало.

— Свяжешься с йеху, так и копыта недолго откинуть, — проворчал чалый. — Держись, негодник, а то придется тебя силком волочить.

Почти двое суток я метался в лихорадочном беспамятстве. Наверное, только это спасло меня от безумия. Больного, меня не стали кормить падалью, которая составляла обычный рацион человекообразных существ, находившихся в услужении у лошадей. Моя болезнь также спасла меня от совместного проживания с так называемыми йеху, хотя их шумную возню и пронзительные визги я слышал через перегородку постоянно.