НИЭННАХ ИЛЛЕТ - ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ

Всего на мгновенье исказилось лицо Черного Валы, и Майя, не сознавая, что делает, схватил руку Учителя и крепко сжал.

Боль помогла Мелькору справиться с собой. Лицо его вновь стало спокойным и жестким, а голос звучал глухо и холодно:

– Ты не понял меня, Гортхауэр. Собирай людей. Уходите на Восток. Ты поведешь их.

– Что?..

Лицо смертельно раненого – растерянное, потрясенное, беспомощное. Невозможно ошибиться в смысле слов – и невозможно поверить…

«Как же… За что?..»

Гортхауэр судорожно вздохнул:

– Нет. Нет! Не проси… не приказывай… однажды ты уже заставил меня уйти, и…

– Вспомни об Эллери Ахэ. Или хочешь, чтобы это повторилось? Это война не с Нолдор: с Валинором. И больше у меня не будет учеников. Кроме этих людей. И – тебя.

«Прости меня…»

«Нет, нет, мне нельзя уходить… что сделают с тобой… я не позволю им!.. Ты думаешь, тебе одному дано видеть?! Думаешь, я не понимаю?! Да вся Арта не стоит и капли твоей крови!»

– Пусть уходят люди. Я – остаюсь.

– Я приказываю тебе.

Только сейчас Гортхауэр понял, что все еще сжимает руку Мелькора. Его словно холодом обдало.

«Руки… обожженные… что я сделал… ему больно…»

Дрожа всем телом, Майя склонил голову и благоговейно коснулся губами руки Мелькора.

– Прекрати! – сдавленно прорычал Вала. – Что ты делаешь!

О, Майя знал, что Мелькор не терпит знаков преклонения – тем более таких. Но по-другому сейчас – не мог.

«Может, я и глуп, Учитель… может, снова ошибаюсь – не знаю, но ты сам разбудил мое сердце, и что мне теперь делать с ним?»

– Уходи.

Гортхауэр упрямо покачал головой.

– Я не оставлю тебя, – с угрюмым вызовом, не поднимая глаз, ответил он.

«Это мука – невыносимая, невыносимая… сердце отказывается подчиняться холодным доводам разума… Только я виноват в том, что не оставил тебе выбора… вот, сердце твое – на ладонях моих, Ученик; и что делаю я?!»

– Ты дал клятву, – медленно и тяжело заговорил Мелькор, – и отныне ты – Хранитель Арты. Здесь останусь я один. На Восток войско Валар не пойдет. И запомни: я доверяю тебе самое дорогое для меня.

«Это мука – невыносимая, невыносимая… сердце отказывается подчиняться холодным доводам разума… Я знаю, верю, ты прав, ты снова прав, Учитель, как всегда и во всем… но я не могу так, не хочу… вот, сердце мое – на ладонях твоих, Учитель; делай, что хочешь… Но отдать тебя – им – на расправу?!»

– Не-ет!..

«Не надо, прошу тебя…»

– Исполняй приказание: сейчас я имею право приказать и делать выбор за тебя!

– За что, зачем ты гонишь меня?! Если мы победим, то победим вместе…

«Ты и сам знаешь, что этого не будет…»

– …если же нет…

– Возьми меч. Возьми Книгу. Иди.

«Ученик мой!»

«Учитель мой!»

Гортхауэр закрыл лицо руками.

И тогда Мелькор рывком поднялся с трона и заговорил – холодно и уверенно.

Он не слышал, что говорит. Собственный, словно издалека идущий голос казался чужим. Ненавистным. Он перестал ощущать себя, он был болью, комком обожженных нервов, он ненавидел себя – люто, страшно.

…Слова – как иглы, как вбитые гвозди… Гортхауэр не мог потом вспомнить, что говорил Учитель. Помнил только одно: каждое слово Мелькора пронзало, как ледяной клинок, и он корчился от невыносимой боли, обезумев от муки, и только шептал непослушными губами: «За что, за что…»

Мелькор склонился над распростертым у его ног Майя. Опустился на одно колено, осторожно разжал побелевшие руки Ученика, судорожно стискивающие голову.

Широко распахнутые страданием невидящие глаза смотрели прямо в лицо Мелькору. Вала стиснул зубы, стараясь отогнать воспоминание. Нельзя об этом сейчас.

Он наклонился к самому лицу Гортхауэра.

– Ученик мой, Хранитель Арты… Прости меня, прости, если сможешь, прости за эту боль… Арта не должна остаться беззащитной, понимаешь? Только ты можешь сделать это, только ты – Ученик мой, единственный… Возьми меч. Возьми Книгу. Это сила и память. Иди. Ты вспомнишь это, когда все будет кончено. Я виноват перед тобой – я оставляю тебя одного… Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил… Прощай.

А потом поднял Майя за плечи и, глядя в глаза, жестко проговорил:

– Уходи.

– Да, Властелин, – бесстрастно ответил Майя.

Он вышел, не оглянувшись. Твердо и прямо.

И не видел, как за его спиной, неловко, словно раненый, опустился на колени Мелькор.

Не видел, как мучительно исказилось его лицо.

Не видел обреченных горячечных сухих глаз, утонувших в темных полукружьях.

Не видел беспомощно протянутой к нему руки – то ли благословение, то ли мольба.

Не слышал глухого стона: «Ученик мой…»

Мелькор поднялся и медленно, вслепую побрел к трону.

«За что, зачем ты гонишь меня, Учитель?..»

Больше никогда не увидеть. Никогда.

«За что, за что…»

А тем четверым – не приказать, не заставить их уйти. Они выбрали. Но смерть не вернет их в Валинор.

И только одному карой станет жизнь.

Мысли о неизбежном приговоре – равнодушно-усталые, тяжелые, безразличные, как холодный серый камень.

«Я заслужил вечную пытку. Проклят. И нет прощения. Никогда».

Он стиснул седую голову. Он все еще смотрел вслед Гортхауэру, словно надеясь, что Ученик вернется. А сердце сжало словно раскаленными тисками…

«Что я сделал?!»

Он рванулся – догнать, остановить…

«Я не могу так, не могу, пусть остается… Останься!!»

Он шел на Восток, унося Книгу и меч.

Он что-то говорил, не слыша себя, не помня своих слов. Ему повиновались. Он вел людей – ничего не видя вокруг, он шел вперед.

Беспамятство.

Только – надо всем этим – приказ-мольба: «Уходите. Уходите!..»

Больше ничего.

Как черная стена.

А потом, когда прошло оцепенение, и память с неумолимой жестокостью вернулась к нему, он продолжал идти вперед, стискивая зубы и повторяя, повторяя, повторяя про себя с решимостью обреченного: «Я вернусь. Я исполню и вернусь. Я успею – должен успеть».

А потом началось страшное.

Боль раскаленным обручем сжала виски, боль вгрызалась в запястья, боль была везде – он стал болью, и перехватывало горло – он не мог кричать, только глухо стонал, метался, как раненый зверь, он задыхался, – откуда это, что это, что?!

«Учитель!..»

Листы Книги кажутся – черными, и огнем проступают на них – слова, от которых кровью наполняется рот…

«Зачем, за что…»

Боль петлей захлестывает горло, цепями стягивает грудь – не вздохнуть, не вырваться…

«Я должен быть с ним…»

Он приказал…

«Пусть – приказывал. Пусть проклянет. Зачем я ушел, как я мог оставить тебя, Учитель…»

Один. Теперь – один.

Слово – черно-фиолетовое, пронизанное иссиня-белыми молниями.