НИЭННАХ ИЛЛЕТ - ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ

Я ненавижу его. Нет, это не пламенная ненависть. Эта ненависть – привычная с детства, холодная и спокойная. А братцев своих я ненавижу действительно пламенно. Не они пришли спасти меня, видимо, считая мое дело пропащим. Не они, а преданный мной Финакано…

…Как они пялились на меня! Маглор, этот болван, что кроме песен ни в чем не смыслит, хлопал глазами, разинув рот. Красавчик Келегорм прятал свой страх и стыд за кривой улыбочкой. У него пухлые яркие губы, как у Куруфина, отцова любимца. Куруфин и Карантир стояли рядом – оба мрачные, словно мое возвращение им – нож острый. Я не говорю об Амрасе и Амроде, эти вообще своего мнения не имеют, куда один, туда и другой. Они не слишком похожи на Нолдор – им больше по душе Ороме, чем Ауле. Короче, меня не ждали. И не хотели видеть. У меня было полное право отплатить им. Я так и сделал. Я передал право первородства Нолофинве. И мне было плевать на возмущение братцев. Когда Карантир попробовал что-то возразить, я так рявкнул на него, что он попятился в страхе. Ничего, пусть узнают, кто из нас старший. Я сделал свое дело – никто из них не станет королем Нолдор. А Нолофинве – отныне верховный король Инголдо-финве – и его народ теперь превозносят меня. Но мне по-прежнему стыдно смотреть в глаза Финакано.

…Однако пришлось увести братцев с их воинством подальше от земель Нолофинве, чтобы не началась грызня. Карантир долго жить в мире не может ни с кем…

…Предания гласят, что лишь один из Валар приходил к Людям. Предания гласят, что лишь единожды Мелькор покидал свою твердыню на севере Белерианда.

Предания не лгут.

…Черный ветер качнул ветви деревьев, пригнул высокую траву. В следующую минуту человек устало опустился на землю и лег, подставив лицо мягкому свету звезд.

Слишком тяжело. Дорого обходятся валимарские украшения. Он грустно усмехнулся: никогда не думал, что можно отнять эту способность – летать.

Он не сразу поднялся. Было хорошо просто лежать в высокой траве, вдыхая горьковатый свежий ветер. Ветви деревьев тихо покачивались над ним, и шептали что-то звезды…

Здесь все было знакомо ему, хотя те деревья, что когда-то создал он для этих лесов, теперь упирались вершинами в небо – а он помнил их юными робкими ростками, едва доходившими ему до колена.

Он шел медленно и осторожно, вдыхая терпкий запах можжевельника, бережно раздвигая ветви молодой поросли. Листья были влажными от росы, и седые волосы его были осыпаны мелкими сверкающими каплями. Он собирал прохладные кисловатые розово-красные ягоды брусники: они приятно холодили ладони, и он чувствовал, как утихает боль…

Звери выходили ему навстречу из лесной чащи: странные, невиданные в Средиземье молчаливые звери, похожие на неясные чудесные видения, на призрачные колдовские фигуры, сотканные из лучей луны и тумана. Они не боялись его, и он улыбался им.

А потом появился Белый Единорог – первый из этого древнего рода, чьи глаза были похожи на зеленый луч, странный дар моря и заходящего солнца, по преданиям делавший людей счастливыми. Единорог помнил его и, подойдя, положил голову ему на плечо. Зажмурил огромные удлиненные глаза, когда осторожная рука провела по его гордой шее.

«Ты помнишь?..»

«Да. Только ты был другим, Крылатый».

«Я изменился».

«У тебя печальные глаза, а волосы совсем белые… Что с твоими руками?»

«Не надо, малыш», – длинные пальцы перебирали шелковистые пряди гривы Единорога.

«Куда ушли твои ученики, Крылатый? Я давно не видел их…»

«Не надо».

«Люди, пришедшие сюда, похожи на них. Они умеют говорить с нами».

«Я знаю».

«Ты мудр, Крылатый. Ты останешься?»

«Нет. Я должен вернуться».

«Зачем? Ведь тебе больно…»

«Я должен».

Единорог вздохнул. Его дыхание было похоже на прохладный ветер, несущий аромат горьких трав.

Вместе они дошли до Долины Белых Ирисов. Крылатый долго стоял на берегу реки, склонив голову. Когда-то он создал эту колдовскую долину с мыслью, что его ученики будут приходить сюда, и не мог понять, почему здесь царит такая печаль… Единорог пошел вперед, но обернулся.

«Идем со мной».

Крылатый покачал головой.

«Идем. Долина исцелит от боли – ведь ты знаешь это, ты сам сделал так».

«Нет. Благодарю тебя. От этого не исцелить… Прощай».

«Прощай, Крылатый…»

Волны крупных цветов сошлись за ним, колыхаясь, словно от легкого ветра.

Дверь отворилась бесшумно – он скорее почувствовал, чем услышал это. Не оборачиваясь – как страшно обмануться!

– Учитель?

Ответа нет. Он резко обернулся, вскочил – и, ничего еще не успев понять, крепко обнял, уткнулся лицом в грудь:

– Учитель… Ты пришел… Я так ждал тебя…

– Наурэ, мальчик…

– Входи скорее, садись… Я знал, я чувствовал… Учитель…

Пришедший отпустил плечи Наурэ, мягко отстранил его и сел у стола, спрятав руки в складках плаща. Ученик опустился в кресло напротив.

– Светильник…

– Да, да! Ты сам научил меня – помнишь? – Наурэ улыбнулся, но вскоре ясная, почти мальчишеская радость исчезла с его лица:

– Зачем… ты прячешь руки?

Подобие горькой улыбки:

– От тебя все равно не скроешь.

Вала положил руки на стол, еле заметно поморщившись от боли.

– Что… – хриплый до неузнаваемости голос, – что это?

– Это ненависть, рожденная слепотой.

– Твои волосы… снег…

– Это боль.

– Твой венец…

– Это память и скорбь.

– Ты… все видел… до конца?

Молчание.

– Кто это сделал? Ведь ты знаешь, скажи – кто?

– Нет.

– Почему…

– Потому, что ты будешь искать его. И найдешь. Через сотни лет, но – найдешь. И сумеешь убить – если всем сердцем пожелаешь этого. Но тогда Круг Девяти не сомкнется: ты отдашь всю силу ненависти.

Наурэ опустил голову, потом тихо сказал:

– Круг не замкнется. Нас только восемь. Одна…

– Молчи!

Вала резко поднялся, лицо его дернулось, как от удара.

– Она вернется.

– Но…

– Молчи, я прошу тебя! Неужели ты не понимаешь, неужели так и не понял – эта кровь – на мне? На мне, слышишь? Она тогда спросила – можно ли вернуться, если… А я – я не догадался. Нужно быть слепым, чтобы…

– Прости меня, Учитель… если сможешь… – шепотом.

– Не говори больше об этом. И если… Я не вправе, но если она вернется, пока… – оборвал фразу. Сквозь зубы, как клятву. – Больше никто не умрет за меня – так.

Снова долгое молчание.

– Больше… никого?

– Помнишь Гэлторна?

– Я помню…

– Он. И вы.

– Все восемь живы, не тревожься: я чувствую, – торопливо, горячо, словно в страхе – не успеть сказать.

– И черные маки, – непонятно сказал Вала, – целое поле. Только одного цветка нет.

Обернулся; взглянул в глаза Наурэ:

– Понимаешь… Гэлторн не помнит… как это было. Но ее там нет.