Пол Андерсон - Дахут, дочь короля

Однако она хихикнула, когда они оба неумело возились с завязками на его одежде.

Но потом она поймала его в объятия и потянула в постель, мурлыкая.

— Да, о да.

Он не знал, причинил ли ей боль.

— Ты первый, самый первый, любимый, — говорила она ему, дрожа у него в руках; и одно или два темных пятна сказали то же самое; но она увлекала его дальше и быстро усвоила, что доставляло ему удовольствие, стараясь ничего не пропустить.

В окне засерел рассвет. Среди беспорядка Дахут села прямо и сомкнула колени. Над ними были ее млечно-розовые груди, с синяком, который он поставил в пылу страсти, а она в наказание просто велела ему поцеловать. Она посмотрела вниз, где растянулся Томмалтах.

Вдруг ее взгляд и голос по интонации стали похожи на приближающуюся зиму.

— Что сделано, то сделано, — сказала она, — и это было великолепно, и пусть мы повторим это еще много раз под небесами. Но знаешь ли ты — не знаешь? — что мы совершили смертный грех и оба должны умереть, если ты только не сделаешь одну вещь, благодаря которой все снова станет на свои места.

Грациллоний просыпался медленно. В сознании ярко пересекались фрагменты сна, как в лесу, в самом раннем свете солнца видна покрытая росой паутина. Он открыл глаза, и все расплылось. Он не знал, который час, но просачивающийся сквозь занавеску яркий свет образовывал в комнате светящийся полумрак. Он сонно предположил, что рассвело уже давно.

«А день?» — он посмеялся про себя, заметив, что думает по-исански — шла Луна Охотника. Сегодня ночью она будет совсем полная. Он подумал, что если бы эта спокойная погода продержалась, то они вдвоем с Тамбилис могли бы прогуляться по дороге и насладиться ее красотой. Это не будет считаться уходом из Леса, при условии, что они сюда вернутся. Прошлой ночью они были слишком заняты.

Она все еще спала, повернувшись к нему, через путаницу волос очертания ее лица были неясными.

Как она прелестна. Сейчас большинство женщин представлялись ему во всей своей невзрачности. Пока он потягивался, его рот растянулся в улыбке — осторожно, чтобы ее не разбудить — и вдохнул ее тепло. Пусть отдохнет. В их распоряжении был сегодняшний день и сегодняшняя ночь и следующие день и ночь, прежде чем это уединение подойдет к концу и он должен будет вернуться, чтобы снова стать королем, префектом, центурионом. После того как он повстречал ее на Аквилонской дороге, они с наслаждением сговаривались, как ему скинуть с себя обязательства на этот промежуток времени…

Милая бедняжка, ей придется справляться с собственными трудностями. Но вместе, щитом к щиту, они одержат победу, врагов обратят в союзников, вернут утраченное, и, да, в сознании людей завоюют пространство для Дахут, чтобы она тоже счастливо правила.

Он выскользнул из-под одеял. Холодный воздух щипал кожу. Он наденет платье и после молитв пробежится по Лесу, прежде чем они разговеются.

Ударил звук, он застыл на месте. Он был слабый, заглушённый, и он, возможно, принял за него какой-нибудь звон из зала… он доставал его снова и снова: мерные удары молота вызова.

Сначала он не мог поверить, увидев, кто стоял под дубом. Он спит, и это ночной кошмар? Нет, думал он в глубине души, этого не может быть. Он слишком ясно осознавал наличие сучьев без листьев у него над головой, покалывание накинутой им шерстяной туники, холодный ветер, обдувающий его голые ноги, и холодные плиты под босыми ступнями. Потом он подумал, что произошла ошибка. Скажем, если Томмалтах выпил, никто не воспримет серьезно детскую выходку. Но Томмалтах стоял перед ним непоколебимо, одетый в шотландский килт, изящно обернутый вокруг его обнаженной худощавой мускулистой фигурой, в ножнах через спину длинный меч, а в левой руке маленький круглый щит; по плечам расчесаны черные волосы, умытое красивое лицо, огненно-голубой пристальный взгляд.

Вдруг все это дрогнуло. Засверкали слезы.

— Вы не скажете мне ни слова? — закричал Томмалтах, словно его пытали.

— А что я могу сказать? — деревянно ответил Грациллоний.

— Могли бы спросить, почему. — Вдох за вдохом всхлипывал Томмалтах. — Пугайте меня, или еще что-нибудь.

— Ты намерен со мной драться?

— Намерен, — и заговорил торопливо: — Так надо. Вы не сделаете то, что должны. Вы не позволите Дахут стать тем, что ей уготовили Боги. Вы должны умереть, Граллон, хоть вместе с вами и умрет мое сердце.

— Я, твой Отец в Митре. — Грациллоний тут же пожалел о своих словах. Он и представить себе не мог, что они будут такими жестокими. От них Томмалтах аж съежился. Смелость быстро к нему вернулась. Грациллоний этим восхитился.

— Я тоже съел твою соль. — Выпалил Томмалтах. — Митра свидетель, это не по моей воле. Люди и раньше восставали против несправедливых правителей. А вы отказываете Дахут в справедливости.

Он любит ее, подумал Грациллоний. Любит с безрассудством молодого человека, как и я любил Дахилис. Я это уже знал. Это было написано у него на лбу, как у многих других, кого я могу назвать. Но не думал, что он может так обезуметь. Что ж, он варвар. И громко вслух: — А предположим, я согласился бы, что был не прав, и женился на ней. Ты бы взял назад свое предложение о битве?

Томмалтах разинул рот. Через секунду произнес невнятно:

— Вы бы правда так сделали?

— Допустим, да.

Томмалтах взял себя в руки.

— Я ведь не могу отступать, не так ли?

Грациллоний горестно ему улыбнулся.

— Не можешь или не станешь? Что ж, без разницы. Я не могу уступить.

— Тогда мы должны драться. — Томмалтах упал на колени. Закрыл лицо и зарыдал. — Прости меня, Отец!

Грациллоний едва этого не сделал. Но нет, подумал он, это будет не мудро. Тут был молодой противник, умелый, сильный. Пусть хотя бы останется в нерешительности.

— Я немедленно пошлю человека в Ис, — сказал римский тактик. Подготовка займет час-два. Будь здесь вовремя. — Он с трудом заставил себя добавить: — Предатель. — Повернулся и ушел обратно в дом.

Тамбилис ждала. Не обращая внимания на глазеющих слуг, бросилась к нему.

— О, Граллон, Граллон! — Он обнял ее, погладил по волосам, пробормотал, что она не должна плакать, потому что все было под контролем.

Она отступила и спросила в отчаянии:

— Я должна буду спать с твоим убийцей? Как я смогу?

— Твои Боги укрепят тебя, — сказал он.

Она отступила, как отступил Томмалтах: и так же как и шотландец, взяла себя в руки и ответила:

— Нет, что я говорю. Какая мне будет разница. Тебя ведь больше не будет.

Он изобразил смех и похлопал ее под подбородком.

— Отчего же, я намерен еще много лет жить в этом мире и терпеть плевки бесчисленных глупцов.

Потом отдал приказания и начал разминаться — перед битвой ни еды, ни питья, лишь немного воды. Остальные мысли он вслух говорить не стал.