Юрий Белов - Четвертый вектор триады

Ксана увидела многочисленных обитателей Подземных Пустот, алчущих и жадных, питающихся мыслями и чувствами людей и гномов, уркусов и саккий. Принцесса видела струи похоти, белесым туманом тянущиеся к вожделеющим, сосущим ртам. Она узнала, что истечение крови всегда сопровождается выделением особой энергии, и энергия эта — желанное блюдо в меню Темных Иерархий. И как-то вдруг стали понятны причины войн и междоусобиц, дуэлей и драк. И вспомнился рассказ конюха о том, что в деревнях дерутся до первой крови, иначе потасовка превращается в дикую резню, после которой самые активные участники трясут головами и не понимают, как же они такое содеяли?

А еще понятны стали причины менструаций, и четче проступили размытые контуры проклятия Евы.

Как-то само собой получилось, что они перешли на мысленную речь. И оба не удивились способностям другого, ибо так и должно было быть.

Олег говорил о сатвийском учении, выводящем людей из-под власти Подземных Паразитов, и о неприемлемости ортодоксального пути для большинства людей. Следуя Канонам Сатвы, человек уходил из мира форм. Уходил в пространство мыслей, не оформленных в слова, и чувств, не рождающих желания. Логика Учения была проста. Чтобы избавиться от страданий, необходимо отказаться от привязанностей. Чтобы не терять, нужно не иметь. Чтобы не бояться смерти, нужно обесценить жизнь…

Но в монастыре Утренней Зари, где воспитывался Олег, учили другому, трудному, но более важному для судеб мира Пути — Пути Активного Действия. Имелось в виду действие в мире форм, действие творческое, созидающее, преобразующее.

Осознав прочность кармической сети, почувствовав глубинные течения Вселенной, ученик выходил в мир, неся в себе гармонию монастырских стен, искушенность воина и мудрость философа-диалектика. Ограничения и запреты, налагаемые канонами Сатвы, в монастыре Утренней Зари трактовались шире и помогали активной борьбе со Злом.

Например, ставшее притчей во языцех нежелание зла, якобы приводящее к всепрощенству и непротивлению, не мешало послушникам в шафрановых накидках применять воинское искусство для обуздания ослепленного подземным огнем человека, несущего людям хаос и насилие, боль и страх.

Нужно было только не желать ему зла.

С хрустом выворачивая кисть, посмевшую поднять оружие на человека, заламывая промахнувшуюся руку к затылку владельца, впечатывая кулак в солнечное сплетение, необходимо было жалеть его, недополучившего в детстве тепла и ласки, нелюбимого и несчастного, озлобившегося и оскотинившегося под напором чуждых мыслей и потустороннего шепота.

Одно из монастырских правил гласило: «В крайних обстоятельствах приходится делать человеку больно, чтобы потом ему было хорошо». Молодым послушникам приводились примеры с извлечением заноз и вскрытием нарывов. Принимал решение целитель не спеша, но, решив, действовал мгновенно и неотвратимо, без страха и сомнений.

Оказывая первую помощь поверженному противнику, сатвист свято верил в то, что тот исправится. Не в этой жизни, так в следующей. Настоятель монастыря, Двенадцатый из Великих Патриархов, любил повторять: «Делай что должно, а там будь что будет!»

Жить и действовать в согласии с этим принципом было не только правильно, но и приятно. В самых сложных и запутанных ситуациях, когда страх и алчность, гордыня и гнев подсказывали свои решения проблемы, Олег вспоминал мудрую, умиротворенную улыбку Настоятеля. И делал то, что должно. Меч и лютня — вечные спутники странствующего менестреля — сменяли друг друга, очищая мир от сорняков и сея семена любви, красоты и гармонии…

Ксана никак не могла объяснить ту легкость, с которой они понимали друг друга. Понимали до самых глубин души, до самых сокровенных желаний, до края, за которым клубился первозданный хаос и маячили космические часы, пересыпающие крупицы жизней. Сердца, слитые в тесном объятии, гулко бились одним двуединым ударом, и гейзер пропитанной радостью крови раз за разом омывал ликующие тела.

Она рассказывала ему о своей жизни, насыщенной мелочами и обделенной общением, о матери, ласковой и несчастной, ушедшей из жизни с кривым метательным ножом, застрявшим в гордо выпрямленной спине.

Олег с поразительной ясностью увидел дымный зал, тускло освещенный чадящими факелами, и пьяную толпу гостей, разодетых в меха и парчу, уже заляпанные жиром и вином. Он увидел невысокого мужчину с бегающими глазами нечистой совести и золотой короной на низком челе. На дальних столах уже били посуду и задирали подолы мордатым девкам, подливающим вино. Король с вожделением поглядывал на пышную брюнетку, сидящую по левую руку от него. Захмелевшая дама, сжигаемая неутолимым огнем желания, откровенно демонстрировала почти обнаженную грудь и, томно закатывая глаза, с вызовом облизывала полные влажные губы. Король явно не мог дождаться, когда королева покинет зал, но она, бледная, с пронзительными глазами раненой птицы, почему-то медлила. Она не хотела верить очевидному. Она еще надеялась на чудо… Может быть, муж вспомнит о супружеском долге, и наглой баронессе придется выбирать другого партнера…

Дальнейшие события потеряли четкость. Видимо, Эола, рассказывая о трагедии уже выросшей Ксане, постаралась забыть гнусные подробности.

Присутствие королевы, обычно рано покидавшей пиршества, некоторое время сдерживало гостей, но потом вино и привычка сделали свое дело. Слуги потушили почти все факелы, и в жарком полумраке погасли последние остатки разума и приличий.

Как в дурном кошмаре, из багровой полутьмы возникали то пьяная рожа с отвисшей сальной губой, то дергающийся в скаковом ритме зад, украшенный бантом, то тусклая тонзура священника, упавшего лицом в салат и выдувающего майонезные пузыри.

А потом была звонкая пощечина, от которой полуобнаженная баронесса со свежим багровым поцелуем на пунцовой шее покатилась с королевских колен, и взгляд, ударивший короля, полыхнул среди вакханалии разврата голубой молнией.

Королева упала на самом пороге зала. Ее супруг предпочел не выяснять, кто бросил нож, но Эола и не ждала королевского правосудия. В день похорон с баронессой случился удар. Стоя над гробом, она вдруг закричала диким голосом и упала на пол, пытаясь дотянуться Руками до спины.

С тех пор боли в позвоночнике, не прекращаясь ни на минуту, сделали из чувственной любовницы высохшую мумию. Промучившись шесть лет, баронесса постриглась в монахини. Настоятельница монастыря постаралась распространить слух, что в стенах обители боли прекратились. Услышав об этом от Ксаны, Эола только пожала плечами и покачала головой.

Но когда на прогулке в руке четырнадцатилетней принцессы сверкнул кинжал и полные мрачного огня глаза впились в проходящих монахинь, эльфийка остановила ее решительно и строго.